— Каким? — рассеянно переспросил Фёдор. Он всматривался в усеянную валунами долину. Пытаясь избежать преследования, они вышли из Каспарты в том же направлении, по которому три дня тому вошли в аул. Так надеялись они, дав немалый крюк избежать погони. Сейчас они совсем близко подошли к тому месту, где прятался Али — дикий волк.

   — Басурмане! Ты то и дело твердишь: басурмане, басурмане, басурмане, словно для моего народа не осталось подобающих названий!

   — Подобающих названий, говоришь?.. — Фёдор наконец увидел его. Али — дикий волк лежал среди камней. Его бритый затылок покоился на холодном граните валуна, кисти рук прижимали к руди островерхую волчью шапку. Его тело казалось совершенно невредимым и будто бы живым. Фёдор поторопил Соколика. Неугомонная Чиагаран рванулась вперёд, но, завидев мертвеца, испуганно осела на задние ноги, тревожно прядая острыми ушами.

   — Он мёртв, Педар-ага! — крикнул Мажит.

   — Вижу, не кричи.

Фёдор соскочил с седла.

   — Он мёртв, — твердил Мажит. — Мёртв и уже оплакан кем-то...

Али лежал на спине, устремив неподвижный взгляд в синеву небес. Заботливые руки друга расстелили под ним тот самый плащ из волчьих шкур, который согревал Али в трудных походах. Заботливые руки сложили рядом с мертвецом его любимое оружие: огромный лук, колчан со стрелами, топор, палицу.

   — Гасан не успел похоронить его... Почему? — бормотал Фёдор, прыгая с камня на камень в поисках следов. — Куда подевались сокровища? Наверное, Йовте удалось-таки вернуть своё добро!

Как ни старался, Фёдор так и не смог найти ни сундуков, ни кожаных мешков с добром, так рачительно оберегавшимся меньшим братом владетеля Кураха. Не нашлось среди камней и следов кровавой схватки. Лишь кострище с обглоданными обгоревшими костями в нём да несколько лепёшек конского помёта.

   — Надо бежать, Педар-ага, — неожиданно заявил Мажит. Он следовал за другом, не покидая седла Чиагаран. Но Мажит не искал следов. Не в каменистую землю на склоне суровой горы всматривался аккинский грамотей. Парень во все стороны вертел головой, чутко прислушиваясь. Вот послышался дробный стук копыт. Два коня: один лёгкий и быстроногий, другой — потяжелее, но тоже ретивый, мчатся к этому месту.

   — Нам надо уходить, Педар-ага... Там, за горкой Роки лежит селение Земо-Рока. Добрые люди живут там... если, конечно, они ещё живы. Там хорошая погода и лёгкая дорога, все прямо и прямо в обход горы Лазг-Цити... — приговаривал Мажит, — ...на северо-западном склоне этой горы, на высо-о-о-о-оком уступе стоит себе крепость Коби. Там ждёт тебя прекрасная княжна — добрая супруга нашего Ярмула!

Ему казалось, что поглощённый поиском следов, Фёдор и вовсе не слышит его слов. Между тем дробный стук копыт слышался всё ближе.

   — Бежим, Педар-ага! — повторил Мажит.

   — Бежим! — в тон ему отозвался Фёдор, взлетая в седло. — Пусть басурмане делят свои сокровища и хоронят своих мертвецов!

Она приходила каждую ночь. Фёдор и ждал её прихода, и боялся его. Она не прикасалась, она молчала. Просто смотрела ему в глаза и во взгляде её угадывались и любовь, и надежда, и укор. Она стала прежней, той Аймани, которую он впервые увидел на берегу Терека, той, что приходила к нему по ночам в Лорсе. Она перестала быть недоступной, капризной красавицей и чужой невестой.

Уж который день двигались они по красивейшим местам. Синь небес вливалась им в очи, хрустальный звон ручьёв услаждал слух, чистый воздух наполнял тело живительной силой. Но сердце Фёдора приросло к заледенелому боку Мамисона. Там, в голодной поднебесной пустыне, где она, бывало, спала рядом с ним в ледяной норе. Туда, где иной раз и удавалось ему поймать её взгляд, внимательный и острый, любящий, несмотря ни на что. Забыта была и ревность, и отчуждение. А Гасан-ага, отважный его соперник, словно и вовсе сгинул, обрушился в одну из здешних прекрасных пропастей, растворился в звоне ручья, обратился в гранит скалы. Ах, если б увидеть Аймани хоть на минуту, уж он тогда смог бы объяснить ей, смог бы покаяться, рассказать о том, как жестоко ошибся. Он надеялся убежать! Забыть ревность, вытравить из сердца любовь. Вот и ревность умерла, подвешенная на суку придорожного дуба, подобно безродному бродяге. Оставлена, перечёркнута, позабыта. Ах, если б ещё хоть раз увидеть её, стиснуть в объятиях, спрятать лицо в благоухающих можжевельником золотых волосах! Ах, если б узнать наверняка, что и она думает о нём, мечтает о встрече. Ах, если б хоть раз увидеть в синих её глазах заветную влагу. Уж он сумел бы осушить её слёзы, утешить. Ведомы ли ей простые тяготы людские — страх, печаль, тревога? Знакомо ли то сладкое томление, которое испытывает он еженощно, думая о ней?

Целыми днями, то карабкаясь по крутым тропинкам, то замерзая под пронизывающим ветром, налетающим с ледника, Фёдор мечтал о наступлении вечера, о чахлом костерке, среди безжизненных камней, о скудном ужине с чашкой горячего травяного настоя, приправленного зельем из мешочка Гасана-аги, о коротком сне, предваряемом сладкими мечтаниями о ней.

На пятый день странствия они перевалили невысокую гряду Земо-Рока. На спуске в живописную долину Эдисы их встретил Ушан. Пёс лежал в ажурной тени молодой орешины, вытянув перед собой масластые лапы.

   — Смотри-ка, Ушан! — засмеялся Мажит. — Собака нашла нас!

Сердце в груди Фёдора подпрыгнуло, замерло на мгновение, забилось как пленённая птаха. Казак соскочил с коня. Собака поднялась ему навстречу, короткий обрубок её хвоста пришёл в движение, но взгляд оставался внимательно-настороженным.

   — Здорово, псина, — сказал Фёдор, протягивая руку. — А твоя хозяйка? Неужто поблизости где-то?

Ушан перестал вилять хвостом, прижал рваные уши, утробно заурчал.

   — Гляди-ка, Мажит! — Фёдор в страшном волнении бегал вокруг орешины, вглядывался в заросли бузины, надеясь узреть в переплетении ветвей тёмную тень. — И эта собака меня не любит! Почему? Ить было мне всего тринадцать годов, когда я коменюкой нечаянно соседского Бормолая зашиб. Дак то ж нечаянно! Но до сей поры нет мне доверия от собачьего племени! Ну скажи же, собачка, где твоя хозяйка, а?

Ушан лишь утробно ворчал в ответ.

Мажит лукаво улыбался им с седла быстроногой Чиагаран.

   — Чего лыбишься, грамотей? — не унимался Фёдор. — Или у вас с хвостатым встреча была заранее назначена? Уж не тебя поджидает лучший друг твоей сестрицы?

   — Впереди Эдиса, Педар-ага. Насколько мне помнится — это хорошая река, смирная. Через неё и мостик перекинут как раз неподалёку отсюда. Но всё равно — надо торопиться, скоро ночь.

На берег Эдисы вышли засветло. Мостик действительно был перекинут — хлипкое сооружение из жердин, связанных между собой почерневшей пеньковой верёвкой. Под ним на дне туманной пропасти, ворочая огромные валуны и шелестя галькой, бешено мчалась неглубокая речка. Надёжно спелёнутая узким руслом, она в исступлении билась о каменные подножия скал, в бессильном бешенстве взвивалась в воздух фонтанами брызг. Фёдор присвистнул.

   — Ещё один надёжный мост через ещё один болотистый овраг. Ни в коем разе не убьёсси — ни-ни. Так только искупаисси, чтобы остудиться.

   — Другого пути нет, — ответил Мажит. Он уже спешился и, не дожидаясь ответа, ступил на мост, ведя Чиагаран в поводу.

Фёдор зажмурил глаза. Казак медленно считал до ста, стараясь не думать об острых, залитых ледяной водой камнях на дне пропасти, под мостом. Когда же он отважился взглянуть на поросший кривыми соснами противоположный берег Эдисы, она стояла там рядом с братом. Всё та же Аймани: мужская одежда, голову покрывает башлык из тёмного войлока, рыжая коса обмотана вокруг шеи, за плечами длинный лук, в руках праща.