Зубы Валюши выстукивали барабанную дробь. Турецкий обнял ее, пристроился рядом. Извлек на всякий случай пистолет, положил на пол.

— Давай гадать, Турецкий, сдаст он нас или не сдаст? У этого чудища такие глаза…

— Не сдаст, Валюша, не сдаст. Он томагавк войны зарыл в траву. Надумай он нас сдать, сдал бы сразу, когда мы у него под прицелом корячились. Это бывший зэк, удалился от мира, завязал с прошлым, людей недолюбливает, живет наверняка один…

— И на хозяйство забил, — бормотала Валюша. — Такое запустение, нам же и в голову не пришло, что этот остров обитаемый…

Натянутые нервы трещали и рвались. Он не выдержал, подполз к окну. Федор стоял у плетня, лениво почесывал грудь, без охоты общался с парнями из «Нивы». Пожимал плечами, зевал. Один из прибывших вошел во двор, покосился на гниющие постройки, которые давно бы пора разобрать — и в топку. Другой глянул на часы, бросил что-то первому. Федор сделал характерный жест — потер пальцами шею. С самогонкой в хозяйстве, видимо, перебоев не было. Парень поморщился, демонстрируя крайней степени отвращение (только «Хеннесси» организм принимает). Первый нехотя удалился со двора, облокотился на плетень, начал что-то назидательно излагать Федору. Федор слушал, не выражая отношения. Завелся двигатель…

— Как меня задолбали эти трудности… — прокомментировала над ухом Валюша. Он прижал ее голову к полу.

— Простейший способ избежать трудностей, Валюша, — вообще не рождаться. Смотри, кажется, проносит. Ну-ка, брысь от окна…

Тянулись минуты в томительном ожидании. Противно заскрипела лестница — Турецкий схватился за пистолет, сунул его за отворот штормовки, не отпускал рукоятку. В люке возникла страшноватая физиономия. Оскалилась, зацепилась взглядом за руку, которую Турецкий держал под одеждой.

— Шабаш, страдальцы, — сипло вымолвила физиономия. Показался ствол, почесал небритую щеку. — Спускайтесь, больше не приедут — укатили уже. Здесь всего-то три двора обитаемых, и во всех мусора уже погостили.

— Спасибо, Федор, мы уже рвем когти, — с чувством сказал Турецкий. — Не переживай, если нас поймают, мы не скажем ментам, что сидели у тебя.

— Да уж будьте ласковы, не скажите, — усмехнулся мужик, — а то совсем мне хана приснится. Ладно, мужик, спускайся, накормлю уж чем-нибудь.

— Да я вроде с девочкой, — растерялся Турецкий, покосившись на Валюшу.

— А это ничего, — грубо гоготнул дядька, подмигнув девчонке, — ты ее к забору привяжи…

Дом отшельника не сильно отличался от подворья. В горнице шаром покати (впрочем, на второй этаж мужик гостей не приглашал). Переносная электрическая плита с единственной конфоркой, стеллажи с горшками, пара тумб, продавленная тахта, стол, ободранные табуреты, старенький «Фунай» в изголовье кровати. Замызганный календарь с обнаженной натурой за девяносто девятый год.

— Ой, а у вас уютненько, — пропищала Валюша. Мужик нахмурился, но иронии в ее голосе не различил, расслабился.

— Ладно, топайте за стол, — снисходительно махнул рукой, пристраивая берданку в угол. — Осталась еще вчерашняя картошка с крольчатиной.

Они уписывали за обе щеки холодную снедь, давясь, урча, постанывая от удовольствия. Опорожнили трехлитровую банку какой-то кислятины, отдаленно напоминающей квас. Хозяин дома не спускал с них внимательных глаз. Турецкому было безразлично — пусть смотрит. Он насытился, вытер губы рукавом, откинулся на спинку колченогого стула. Валюша торопливо доедала, кося по сторонам, как будто кто-то отберет.

— Спасибо, Федор, — от души поблагодарил Турецкий. — Сколько с нас? Я тебе денег заплачу за хлопоты. Не обижайся, но больше нечем выразить благодарность. Да и денег-то осталось с гулькин хрен… — он запустил руку в карман, вынул тощую пачку измятых тысячных купюр.

— Убери, — поморщился Федор, — на хрена мне твои деньги? Досадил ментам — уже на сердце радость.

— Ну, смотри, если тебя не волнует материальное благополучие… — Турецкий помешкал, сунул деньги обратно, повернулся к Валюше, которая, наконец, доела и теперь сидела, таращилась в одну точку и судорожно вздрагивала через равные промежутки времени: — Ты поела? — он постучал ее по спине. — Теперь марш мыть руки. А заодно — нюшку и все остальное. Федор, мы воспользуемся твоим рукомойником?

— Там, — кивнул мужик на занавеску, тяжело поднялся, — полотенце найдете, оно не очень грязное… Ладно, схожу до ветра, не буду вам мешать.

Он уволокся, сильно прихрамывая.

— Классно, — похвалила Валюша, — мыть руки после еды и перед работой — это что-то новенькое. Улыбнул ты меня, Турецкий.

— Не язви, — огрызнулся Турецкий, — и помни мою доброту. А ну, марш-марш левой…

Он терпеливо ждал, пока она намоется. Вышла из-за занавески, вся такая довольная, отчиталась, что руки и нюшку вымыла, а «остальное» не стала, потому что условия не позволяют. Турецкий притащил в ведре воду, наполнил рукомойник, плескался, испытывая какой-то припадочный восторг от обилия холодной колодезной воды.

— Держите, — Федор бросил щетку, вернувшись в хату, — шоркайте свои обноски — гляньте, на кого похожи.

Они чистились на крыльце, отдирая от одежды налипшую грязь. Федор сидел на завалинке, дымил сигаретами без фильтра, продолжал беззастенчиво их рассматривать.

— Не похожи вы, люди добрые, на злодеев, что вылепили из вас дубовские мусора.

— Да козлы они, — убежденно заявила Валюша, — недоноски, бакланы, шваль подзаборная. Прикинь, Турецкий, сидим на первое мая с девчонками… ну, там еще два пацана были из Аськи-ного двора — на «Колотушке» у памятника Тавровского, колу пьем, прилично общаемся, ваще никого не трогаем. Так целая «Газель» подкатила — вылезли, давай приставать — мол, че за дела, чего сидим, чего делаем, пьем непонятно что в общественном месте… Один даже колу у нас понюхал, представляешь? Нарывались, короче, нарывались, а мы такие тихие были, слова грубого им не сказали, потому что умные уже. Так они подергались, плюнули, ушли, давай бомжа на соседней лавочке задирать. А в это время в соседнем квартале драка с кровью была, двоих порезали, так менты даже не почесались. Приехали через полчаса, протокол составили…

— А кого они вылепили из нас, Федор? — поинтересовался Турецкий.

— Ну, особо не распространялись… — Федор почесал девицу на груди, унесенную орлом. — Сказали, что облава, план «Перехват», или что там у них… Ищут по окрестным весям мужика, вот в аккурат с твоими приметами, и девчонку сопливую при нем.

— Почему это я сопливая? — обиделась Валюша.

— А какая ты? — поддержал хозяина Турецкий. — В зеркало посмотри. Из носа так и хлещет. Попроси платок у дяди Федора. Или рукавом вытри.

— Сказали, что мужик — опасный рецидивист, но может, если ему нужно, прикинуться скромным интеллигентом. Ты же можешь прикинуться?

— Запросто, — кивнул Турецкий.

— А девчонка — твоя пособница, блин. Молодая, да ранняя. На пару орудуете. Последний ваш подвиг — убийство в Тасине с целью ограбления майора милиции, который проводил в деревне заслуженный отдых.

— Им бы книжки сочинять, мать их, — всплеснула руками Валюша. — Как тебе это нравится, Турецкий? Сами же стрельнули дядю Женю, а когда за нами не смогли угнаться, дело сшили белыми нитками.

— Это не мы майора завалили, девчонка права, — подтвердил Турецкий. — У них тут целая мафия милицейская. Впрочем, тебе, наверное, не интересно. Чего грузиться?

— Да мне по барабану, — пожал плечами дядя Федор. — Для меня один хрен — честные менты, продажные. Черного кобеля не отмоешь. Ну, грохнули вашего майора, что с того? Сам-то часом не мент?

— Неужто похож? — поразился Турецкий.

— Да как тебе сказать… — мужик пошкрябал подбородок. — Вроде не сказать, но что-то есть в тебе такое…

— В МЧС я когда-то трудился, — быстро сказал Турецкий, — специалист по катастрофам. Ныне предприниматель. Попал в некрасивую историю, хотел продать дубовским предпринимателям партию корейской оргтехники…