— Осторожнее, Валюша! — крикнул он. Она остановилась, присела, уставилась на него огромными глазами.

— Там тоже кто-то есть, не спеши… — он вывалился за калитку и сразу рухнул в лопухи, которых здесь была прорва. Ну, конечно, не пешком же сюда прибыла расстрельная команда! Два джипа на другой стороне дороги, и из одного как раз кто-то выпрыгивает, сверкая стволом. Он выстрелил, привстав на колено, — бандит убрался за капот.

— Валюша, чеши в лес!

Быстрые ножки протопали за спиной. Он не выдержал, оглянулся: девчонка, пригнувшись, улепетывала к трансформаторной будке. Он вернулся на позицию. Бандит, приободренный молчанием, сделал попытку высунуться из-за капота. Турецкий выстрелил, пуля чиркнула по дорогой машине. Он сместил прицел, ударил в бензобак. Трудно попасть с такого расстояния. Это в кино просто…

Выбрался из лопухов, начал отступать, пятился задом, держа пистолет обеими руками, а когда высовывалась физиономия, стрелял. Героем этот тип явно не был, предпочитал не лезть под пули. Распахнулась калитка, полезли более решительные парни. Но Турецкий был уже далеко. В несколько прыжков он допрыгал до трансформаторной будки, заметался, не найдя там Валюши.

— Турецкий, я здесь, давай сюда! — скорченная фигурка выбралась из тернового куста на опушке, махнула ручонкой.

Двое выбежали из калитки, попадали в грязь. Он не пожалел на них три пули, развернулся, побежал. В спину стреляли — и не было ровным счетом никаких причин, чтобы одна из пуль не нашла свою мишень. Сердце колотилось от страха, он считал оставшиеся метры: восемь, пять, три… Последний рывок, он кубарем вкатился в лес, пополз за ближайшее дерево. Из-за изломанной ветви уже тянулась дрожащая детская рука.

— Хватайся, Турецкий, побежали. Ума не приложу, и как нам это удалось?..

Везенье было поистине колоссальным. Даже подозрительно. Как говаривал Суворов, раз везет, два везет, надо же когда-нибудь немножко и умения… Они бежали по лесу не очень быстро, берегли дыхание. Спустились в овраг — какой-то бездонный, глуховатый, заросший крушиной и лесным орехом. Турецкий махнул рукой — побежали по пади. Лучше поплутать на случай погони…

Он выдохся первым, упал на колени, пополз к ближайшей гладкокорой ольхе, прислонился к ней, запрокинул голову. Кроны деревьев плясали в бешеном хороводе. Плясали и облака, запрудившие небо. Странно, вроде весь день было ясно. Откуда они взялись? Ладно, пусть будут. Если бы не было облаков, зачем бы мы радовались солнышку?..

Валюша подползла к нему, она судорожно икала, не могла восстановить дыхание. Волосы всклокочены, мордашка измазана — прямо в грязь с размаху шлепнулась. Пристроилась под бочок, дрожала, всхлипывала. Он обнял ее, она доверчиво прижалась к нему.

— Что, Валюша, страшно быть смелой? — прошептал он.

— Ох, не говори, страшно, Турецкий…

— Ты умница, спасибо. Ты в курсе, что от смерти меня спасла?

— Да ладно, расквитаемся… Слушай, нам, наверное, не стоит тут долго лежать. Собак у этих злых дядек вроде нет, но держу пари, они идут за нами. Знаешь, чем мент отличается от вагона?

— Не задумывался.

— Вагон цеплять надо, а мент сам прицепится… Уходить нам нужно, Турецкий, а там уж решать будем, как жить дальше…

— Ты права, Валюша, но, прости, ноги уже не держат и дыркой в боку свищу…

— Ты ранен? — она встревожилась.

— Да нет, они мазилы, это я так, ради красного словца… Давай передохнем еще пару минут и побежим дальше.

— Хорошо, Турецкий… Послушай, а что они сделали с дядей Женей?

— Ты уже взрослая, Валюша, должна понимать… Они его застрелили. Он пытался убежать, а они его…

Она молчала, потом ее плечи стали конвульсивно вздрагивать, девочка плакала. Он обнял ее покрепче, погладил по слипшимся волосам.

— Тогда зачем все это, скажи, Турецкий?.. Зачем он убегал, прятался, голодал тут неделю, если его все равно вот так…

— Порожние разговоры, Валюша, не будем об этом. Мы имеем дело с типичным зверьем, для них нет ничего святого, кроме их преступного бизнеса. Расскажи лучше, как тебе удалось обвести их вокруг пальца?

— Так я ж сообразительная, Турецкий… Помнишь, я пошла погулять? Ты еще крикнул мне в спину, чтобы далеко не уходила. Ежу понятно, что далеко я не пойду, страшно же, господи… Пошаталась по двору, головешку попинала, вдруг слышу, шины так тихо шелестят. Ужас меня охватил… э-э, слово забыла…

— Всепоглощающий, — подсказал Турецкий.

— Ага, как здорово ты сказал… К калитке подбегаю, смотрю, черти какие-то несутся. Одни в мою сторону, другие на соседний участок — обкладывают, в общем.

— Ты могла бы смыться — рванула бы в бурьян, и поминай, как звали. Но нет, ты вернулась в дом.

— Скажу честно, была у меня мысль послать вас всех к черту. Но как-то не прижилась. Да и не успела бы я перебежать двор, они уже к калитке подбегали. В общем, шарахнулась в хату и давай соображать. Лезть к вам, кричать, что повсюду враги? Благородно, но тупо. Уйти вы все равно не успеете, а повяжут нас всем кагалом. Словом, пометалась, выбросила из трельяжа полку, залезла в него, дверцы за собой закрыла.

— Мать честная, — изумился Турецкий, — так тебя вчетверо там сложить надо!

— Так я и сложилась. Неудобно было, Турецкий. Зато никому не пришло в голову туда заглянуть. А когда они осмотрели комнаты и полезли наверх, я тихо оттуда смоталась и забралась под лестницу. Ведь не будут второй раз смотреть под лестницей, верно? Сама не знаю, чего хотела. Сидела в этой вонючей темноте, тряслась, ждала у моря погоды. Думала, а вдруг повезет? И знаешь, повезло…

— Ты просто поразила меня в самое сердце, — признался он. — Буду в вечном долгу.

— А ты нас вытащи обоих из этой истории, а еще мою маму с папой, сделай, чтобы жизнь стала, как раньше, и не будет никаких долгов, — она подняла голову, уставилась на него ясными детскими глазами, как будто намеренно собралась вогнать в краску.

— Пойдем, — он начал неуклюже подниматься. — Не хочется оперировать банальностями, но увидишь, что все будет хорошо…

Они осваивали нехоженую местность, выбрались из оврага, отправились на восток. Протискивались через кустарники, хрустели по залежам бурелома, обогнули скудно освещенную низину, из которой подозрительно тянуло сероводородом. Сделали еще один привал, лежали, искали небо за густыми кронами деревьев. Вечер подкрадывался, становилось прохладно. Погоревали о сумке, оставшейся в Тасине, ведь там, помимо «городской» одежды, лежали несколько банок с консервами и початая минералка. Турецкий вывернул карманы. Документы, деньги, слава богу, сохранились. Зато телефон уплыл, похоже, навсегда. Он, вздохнул, достал из бокового кармана пистолет, начал его рассматривать. Выбил обойму, пересчитал оставшиеся патроны. Четыре тупоносые капсулы со смертью — лучше, чем ничто, но хуже, чем полная обойма о двенадцати патронах.

— Ни фа! — Валюша подползла поближе. — Дай поглядеть. Не бойся, трогать не буду, мне не интересно, я же девочка, меня больше куклы заводят. А что это такое, Турецкий?

— Обрати внимание, — он показал на заводскую гравировку, — сделано в Германии. Пистолет «Вальтер», калибр восемь миллиметров, полуавтомат, с самовзводом. Не думаю, что это табельное оружие дубовского милиционера. Логично допустить, что на службе у них одно оружие, а в нерабочее время — другое… Ты обратила внимания, Валюша, сколько их было?

— Не считала, — она задумалась. — Но два джипа… по любому, не больше десятка. А сколько побитых среди них? Трое покалеченных на лестнице, еще один, у которого ты пистолет забрал, третий — как он красиво с крыльца сверзился! — Валюша засмеялась. — Ты по нему ударил, словно по мячу.

— Этот гол я посвящаю тебе, — проворчал Турецкий. — Как минимум у пятерых, считая парочку главных оборотней, повреждения средней тяжести. Но ты не обольщайся, скоро они подтянут резервы, если уже не подтянули. Объявят нас опасными преступниками, убедят общественность, что это я застрелил Поличного, повелят не церемониться при аресте. Стоп! — он вырвал у нее сотовый телефон. — Что же ты не говоришь, что у тебя мобила!