Вош протянул Эвану руку:

– Идем со мной. Позволь мне вручить тебе последний дар. Идем, Эван Уокер, избавься от своей ноши.

Эван пошел за Вошем – куда деваться? – обратно по длинному коридору к зеленой двери. Когда они вошли, техник встал и доложил:

– Командир, я трижды проверил данные теста и до сих пор не нашел в программе никаких аномалий. Прикажете проверить еще раз?

– Да, – ответил Вош, – но не сейчас. – Он повернулся к Эвану: – Сядь, пожалуйста.

Потом он кивнул технику, и тот пристегнул Эвана к креслу. Загудела гидравлика, спинка плавно отклонилась назад. Эван смотрел в белый потолок. Он услышал, как открылась дверь. Женщина, которая осматривала его в белой комнате, подкатила к креслу сверкающую стальную тележку. На тележке аккуратно лежали в ряд тринадцать шприцев с янтарного цвета жидкостью.

– Ты знаешь, что это, – сказал Вош.

Эван кивнул. Двенадцатая система. Дар. Но зачем его возвращать?

– Потому что я, как и ты, оптимист и неисправимый романтик, – сообщил Вош, как будто читал мысли Эвана. – Я верю, что там, где есть жизнь, существует надежда. – Он улыбнулся. – Но главная причина в том, что пять молодых парней мертвы, а это значит, что она до сих пор жива. А если она жива, у нее остался только один выбор.

– Рингер?

Вош кивнул.

– Она то, что я из нее сделал. И она идет сюда, чтобы заставить меня ответить за сделанное.

Вош склонился над Эваном. В его глазах переливался огонь. Голубое пламя прожигало до самых костей.

– Ты будешь моим ответом.

Вош повернулся к технику, и тот содрогнулся под его взглядом.

– Возможно, она права: возможно, любовь это особая, необъяснимая словами тайна, ее нельзя предсказать или контролировать, она и есть тот вирус, который обрушил программу, созданную существами, в сравнении с которыми мы лишь тараканы. – Он снова повернулся к Эвану: – Поэтому я исполню свой долг, я сожгу деревню ради ее спасения.

Он отошел от кресла:

– Загрузите его снова. А потом сотрите.

– Стереть, сэр?

– Сотрите человека. Остальное оставьте. – Голос командира заполнил маленькую комнату. – Нельзя любить то, чего не помнишь.

В осеннем лесу стояла палатка, и в этой палатке спала девушка с винтовкой в одной руке и плюшевым мишкой – в другой. И пока она спала, ее сторожил охотник, невидимый спутник, который уходил, когда она просыпалась. Он пришел отнять у нее жизнь; она находилась там, чтобы спасти его.

Бесконечный спор с самим собой, бесплодность вопроса, на который не было ответа: зачем одному жить, когда гибнет сам мир? Чем усерднее он тянулся к ответу, тем дальше ответ отодвигался от него.

Он был доводчиком, который не мог довести дело до конца. Он был сердцем охотника, у которого не хватало духу убить.

В своем дневнике она написала: «Я и есть человечество». И что-то в этих трех словах раскололо его надвое.

Она была поденкой. Живет один день, а на следующий ее нет. Она была последней звездой, она ярко горела в бескрайнем море мрака.

«Стереть человека».

С Эваном Уокером было покончено.

Всего десять минут в деле, а я уже начинаю думать, что наша миссия невыполнима и «убить Воша – спасти Эвана» – очень плохая идея.

Боб, наш одноглазый пилот, орет: «Десять секунд!»

Рингер закрывает глаза, и на какую-то ужасную мерзкую секунду я думаю, что это подстава. Что в этом и заключался ее план с самого начала. Оставить без защиты Бена и детей, а потом умереть вместе со мной в стиле камикадзе на высоте пять тысяч футов. Ей-то плевать. Ее копия осталась в «Стране чудес». После того как мы умрем, ее загрузят в новое тело.

«Это твой шанс, Кэсси. Достань нож и вырежи сердце предательницы… Если найдешь. Если оно у нее есть».

– Они разрывают строй! – орет Боб.

Рингер распахивает глаза. Мой шанс ускользает.

– Держи курс, Боб, – спокойно говорит Рингер.

Вертолеты противника расходятся, чтобы никто не почувствовал себя обманутым, чтобы у каждого был шанс разнести нас на несметное количество мелких частиц.

Боб держит курс, но для страховки берет в прицел ведущий вертолет. Его палец зависает над кнопкой пуска. Мысль о том, как быстро Боб переметнулся на нашу сторону, взрывает мой мозг. Открыв сегодня утром глаза, оба глаза, он был абсолютно уверен, на чьей стороне будет драться. А потом добился, что ему высадили глаз (ха! прости, Боб), и теперь готов уничтожать своих братьев и сестер по оружию.

Вот так и бывает. В нас можно любить хорошее и ненавидеть плохое, но плохое-то никуда не девается. Без этого мы не были бы людьми.

Все, чего я хочу в этот момент, это крепко обнять Боба.

– Они собираются нас протаранить! – вопит Боб. – Надо снижаться, надо снижаться!

– Нет, – возражает Рингер. – Верь мне, Боб.

Боб истерически смеется. Мы на полной скорости несемся навстречу ведущему вертолету, а тот на полной скорости мчится навстречу нам.

«О, конечно, кому же еще верить, как не тебе!»

Костяшки побелели от напряжения, палец завис над кнопкой. Еще несколько секунд, и будет уже не важно, что сказала ему Рингер. Он выпустит ракету. В конечном счете Боб ни за кого, он за себя.

– Сбрасывай, – шепчет Рингер, обращаясь к черному кулаку, который мчится нам в лицо. – Давай же.

Слишком поздно. Боб нажимает на пуск. «Блэкхоук» вздрагивает, как будто его пнул гигантский ботинок, из пусковой установки вылетает «Хеллфаер». В кабине пилота становится светло, как в полдень. Кто-то кричит (по-моему, я). На секунду нас охватывает вихрь пламени – обломки стучат по корпусу, – а потом мы выскакиваем из огненного шара с другой стороны.

– Пресвятая Матерь Божья! – вопит Боб.

Рингер сперва ничего не говорит. Она смотрит на экран локатора. Осталось пять белых точек. Четыре расходятся: две направо, две – налево. А пятая продолжает двигаться к краю экрана.

«О нет! Куда это он собрался?»

– Свяжись с ними, – приказывает Рингер. – Скажи, что мы сдаемся.

– Сдаемся? – хором переспрашиваем мы с Бобом.

– А потом держи курс. Они не станут нас сажать и огонь тоже не откроют.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Боб.

– Потому что, будь у них был такой приказ, они бы уже давно это сделали.

– А тот, пятый? – спрашиваю я. – Он ушел. Он нас не преследует.

Рингер многозначительно смотрит на меня.

– И куда, по-твоему, он направился? – Она отворачивается. – Все будет хорошо, Салливан. Зомби знает, что делать.

Как я уже говорила – очень плохая идея.

Я возвращаюсь на свое место и жадно глотаю ртом воздух. Кажется, в кабине я забыла дышать. Во рту сухо, как в пустыне. Меня немного беспокоит вопрос, где можно будет отлить во время операции, и потому я делаю лишь маленький глоток воды – только чтобы смочить рот. Рингер описала базу в мельчайших деталях, включая местонахождение «Страны чудес», но я забыла спросить, где там туалет.

В ухе противно крякает ее голос:

– Отдохни немного, Салливан. Нам еще часа два лететь.

А рассвет уже не за горами. Мы едва укладываемся в срок. Я не эксперт по спецоперациям, но мне сдается, что в темноте они проходят как-то лучше. Плюс, если Эван прав, сегодня Зеленый день – тот, когда с неба на землю обрушится адский огненный дождь.

Роюсь по карманам, пока не нахожу одну из волшебных шоколадок Бена. Иначе я просто разревусь. А я твердо решила, что не заплачу, пока снова не увижу Сэма. Только он один стоит моих слез.

И что, черт возьми, она имела в виду, когда сказала: «Зомби знает, что делать»?

«Все хорошо, Салливан, лучше бы ему знать, потому что ты точно ни черта не сечешь. Иначе ты не сидела бы в этом проклятом вертолете. Ты была бы со своим младшим братом. Не дури. Ты отлично понимаешь, зачем здесь сидишь. Можешь твердить себе, что ради Сэма, только кто же тебе поверит».