— Мы разобьем, мы отобьем, мы и починим! Правда, Николай?
Но Николай никого, кроме Любы, не замечал.
Роман резко встал и вышел. На минуту все замолчали.
— И зачем ты, Мишка, разговор этот завел? — с досадой сказал Винтик. — Не знаешь, о чем говорить? Что значит — «отобьем»?
Люба тоже вспылила.
— Как не стыдно? Я по-хорошему пришла. Зачем вы Романа завели?
В это время в комнату зашел баянист.
Гости стали отодвигать стол.
Бригадир пошел впляс, низко наклоняясь, касаясь ладонями голенищ, выставляя носки начищенных сапог.
И вдруг среди этого гама Николай различил гул бульдозера. Ближе… Ближе… Видимо, его услышал и Уралец. Он бросился в тамбур. А в комнате разорялся Мишаня:
— Баянист! Сыграй вальс! Артемьев хочет пригласить Любовь-Ванну…
Но вальс не состоялся. Музыку заглушил нарастающий шум мотора, сквозь который послышался вопль:
— Что делается?! Братцы!!!
Все выбежали на улицу. В белесом сумраке летней ночи через поляну на барак, поблескивая ножом, шел бульдозер. Да какой там к чертям бульдозер! Танк!
— Роман, сумасшедший! — крикнула Люба. И в голосе ее были не то испуг, не то восхищение.
Бульдозер стремительно приближался.
Саша Уралец бросился вперед и с неожиданной ловкостью взгромоздился на подножку машины. Поминая нелегким словом Романову матушку, он нажал на тормоз. Но было уже поздно. Нож врезался в стенку. Звон разбитого стекла… Треск бревен… Пыль от обрушившейся штукатурки…
Руки машиниста будто окаменели. Но когда Сергей и Саша разжали эти пудовые кулаки, он опять рванулся к рычагам:
— Всех сокрушу!..
— Придется связать! — Сергей крепко обхватил Романа.
Но Симонов весь вдруг обмяк, покорно дал связать себе руки и уложить на землю. Все суетились. Только Николай не принимал участия в общей суматохе. Он стоял в одной рубашке и, протягивая Любе свой пиджак, без конца повторял:
— Накиньте! Вы простудитесь…
Люба сердито отмахивалась.
Уралец возился с бульдозером, который застрял в проеме и рычал, словно не хотел сдавать завоеванных позиций. Протрезвевший Сергей вдруг сказал тихо:
— А что, ребята, так и с жизнью бывает… Вдруг пролом получается.
— Вот вам и бульдозер эс восемьдесят, — тянул Мишаня с явным разочарованием. Не мог уж насквозь стену пропороть!
— А тебе обязательно стихию подавай, — покачал головой Винтик. — Как на паводке, что ли?
Николай тоже подумал о наводке: к гусеницам бульдозера густо прилипли пожухлые листья и корни трав…
Люба сидела на пеньке возле мужа. Вот он, ее Роман, такой сильный и такой беспомощный! Она украдкой погладила его волосы, потом поцеловала и стала развязывать узел.
Тут опять подошел к ней Николай.
— Ну, что стоите? Помогли бы лучше веревки развязать. Ишь, скрутили! За что?
Саша наконец вывел машину из развороченной стены.
— Ну, отвоевались! Как теперь ответ держать будем? — Сергей озабоченно рассматривал пролом.
— Кто ломал, тому и чинить. — Уралец погладил рычаг бульдозера. — Тащите доски, два бревна надо. Трос расстарайтесь! Живо! — прикрикнул он на экскаваторщиков. — Одна нога здесь, другая на пилораме!
Через полчаса машина осторожно поставила завалившийся простенок на место.
— А стекла, братцы, уж сами вставите! — Саша оглядел свою работу и остался, видимо, ею доволен.
В это время к дому подошел сердитый заспанный начальник участка. За ним Лавлинский.
— Что у вас здесь творится?
— Ерунда делов! Экскаваторщики с бульдозеристами чуть повздорили… А вы откуда узнали?
— С коммутатора позвонили: идите, говорят, скорее. Там убийство на почве ревности.
— Небось Ирка дежурит?
— А вы считаете — можно весь участок разгромить, а меня и в известность не поставить?
— А что, если в семейном деле такой техникой орудовать, то взаправду все разгромить можно… — задумчиво протянул Мишаня.
— Ясно. Значит, тут семейный скандал? Не отрицаете?
— Да вы что? Из-за техники весь сыр-бор разгорелся! Наша машина тихая, больше полкуба не берет. А эта дура… ихняя… — При этих словах Люба на миг подняла голову. — Ну, эта ихняя эс восемьдесят… Она что хошь разворотит! — Мишаня явно запутался, сбил щелчком с куртки жука-короеда и добавил. — В общем, все уже в порядке! Бревно-то я вон откуда тащил!
Все засмеялись.
— Это скверные шутки! — пресек смех начальник участка. — Завтра Симонова сниму с машины за хулиганство.
— Вот это здрасьте! — Любушка поднялась, отвела со лба спутавшиеся волосы. — Они ж из-за чего поспорили? Из-за переходящего знамени. Он им и решил доказать. А если вы Симонова с работы снимете, никаких знамен вам не видать.
— Так вот в чем корень! Тогда дело принимает другой оборот. Надо разобраться…
— Вот и разберитесь. Со злыми языками в первую очередь…
— Согласен. Но кто окно вставит?
— О чем разговор! Четыре стекла! Я их хоть сейчас вставлю, раз дело за этим!
Такой выход из положения всех развеселил: Люба-стекольщик! На «Отчаянном» стекла обычно вставляли сами мужчины.
— И что тут смешного? Будто я стекол не вставляла, пока муж, — показала она на все еще лежащего на земле Романа, — воевал…
Начальник подошел к Лисьему Носу и сказал примирительно:
— Эх, не на моей Валентине ты женат…
При этих словах все невольно подумали о маркшейдере, который в последнее время очень уж зачастил в дом к начальнику участка.
Люба дернула мужа за рукав:
— Вставай, воитель!
Он поднялся, ни на кого не глядя, обнял жену, и оба пошли к «шоколаднику».
До оставшихся донеслись только обрывки фраз:
— Ну, что ж, лисий нос, ну бывает… Тормоза сдают… Извини уж!
— Глупый, ах, какой ты глупый…
Вот что случилось когда-то с Артемьевым в такую же белую ночь много лет назад здесь, на «Отчаянном».
Теперь он снова в этих местах.
Красавец автобус медленно взбирается на перевал. Что было после?.. После Николай уехал с «Отчаянного» — попросился на другой прииск. Но где бы он ни был — на Колыме ли, в Москве ли, снились ему всегда и ручей, и тропа на конбазу, и стена, разрушенная бульдозером, и Люба…
Никогда не поверил бы Николай Артемьевич, что он снова на «Отчаянном», если бы не бежал, как прежде, маленький, извилистый ручеек, не наклонилась бы, как медведица на водопое, Восточная сопка. Только теперь от самой сопки начиналась улица. На улице — цветы. Цветы на «Отчаянном»! С ума сойти! Школа стоит там, где была бензозаправка. Нет, кажется, заправка была левее. На месте «шоколадника» — трехэтажный дом. Балконы тоже в зелени. К полигонам ведет шоссе. А новый мост через ручей? Никакой паводок его не снесет…
От всего этого на душе и радостно и немного грустно: пришел к старому товарищу, а вместо него встречает тебя красивый, но совсем другой человек.
В уютном доме для приезжающих женщина средних лет застелила ему постель. Ей очень хотелось заговорить с новым человеком.
— Вы в командировку?
— Нет, просто так…
— А я подумала, что к Симонову.
— Он разве здесь?
— Да. Только из отпуска вернулся. К нему ужасно много народу приезжает. И с приисков, и журналисты. Как присвоили ему звание Героя Социалистического Труда, так у нас чуть не вдвое постояльцев прибавилось. У нас на прииске так все за него рады. Человек-то какой! Я у них дома часто бываю. Дочка моя учится с их мальчиком. Тоже Роман. Ромашкой все его зовут. Четырнадцать ему исполнилось в марте. Отличник. Красивый, в мать. Любовь Ивановна души не чает в нем.
— Так, так… — Артемьев подошел к окну и замолчал. Дежурная постояла, постояла и вышла.
Роман Симонов — Герой Социалистического Труда? Ну, конечно! Так все и должно быть.
Николай вспомнил и три ордена Славы, и бульдозер, словно танк, упрямо карабкающийся по скользкому откосу, и бешеную воду Отчаянного, и схватку за Любу…
Да, повезло Роман Романовичу. Люба с ним. На всю жизнь. А он-то, Николка, тогда на что-то надеялся…
