— Поймите меня правильно, — донеслось из-за двери. — Сережины родители постоянно гастролируют, они бы смогли контролировать обучение Сергея или во Франции, или в Бельгии. Он талантлив и ему надо учиться дальше, но уже не в России.

— Прекратите нести ересь, — повысил Борис Николаевич голос. — Сережа продолжит обучение здесь и только здесь.

— Как вы не поймете, что мальчику требуются другие педагоги? — настаивал Герман Иосифович.

— Значит, девять лет все было нормально, а теперь вдруг моему внуку потребовались какие-то особенные учителя?

— Он с самого начала своего обучения нуждался в особенных учителях. Не понимаю, почему вы это пытаетесь отрицать, — гнул свою линию Сережин педагог.

— И что это за особенные учителя, о которых вы пытаетесь говорить? — сарказму Бориса Николаевича не была предела.

— Ему не только требовались и требуются особенные педагоги, но и особенные инструменты. Только не пытайтесь убедить меня, что не знали, что ваш внук левша.

— Что? Что вы такое несете? С каких пор Сергей стал левшой? — голос деда сорвался на крик.

— С рождения…

Сергей слышал, как кто-то в классе уронил стул. Вполне вероятно, что это дедушка отшвырнул его в гневе.

Дверь распахнулась.

— Идем, — красный, как рак, Борис Николаевич схватил за руку Сергея и потащил за собой по коридору в крыло, где занимались малыши, к его прежней учительнице Марье Алексеевне. За ними, молча, шагал Герман Иосифович — все, что мог, он сказал. А дальше деду решать, что будет с его внуком.

— Маша, объясни мне, пожалуйста, — начал Борис Николаевич прямо с порога без обязательного вежливого «здравствуйте».

Женщина подняла руку, призывая к тишине, — она все скажет, как только отпустит своего маленького ученика, которому видеть и слышать все это совершенно не обязательно. И несколько минут форы давало ей возможность собраться с мыслями и решить, что сказать и как поступить.

Мария Алексеевна, проучив Сергея целых семь лет, отказалась обучать его дальше, сославшись на возраст и проблемы со здоровьем. Но причина была совершенно иной, и ее со слезами на глазах она поведала педагогу, сменившего ее. Не смогла она рассказать деду Сергея о том, что только что пытался ему изложить Герман Иосифович.

— Сережа, — ласково попросила Марья Алексеевна, — сыграй нам что-нибудь.

Тот взял скрипку в правую руку, а смычок в левую, а потом, замешкав, суетливо стал перекладывать их из одной руки в другую.

— Не надо, спасибо, — учительница опустила руку ему на плечо. — Можешь идти. А нам с твоим дедушкой поговорить надо.

О чем они беседовали, Сергей не слышал — из-за дверей долетали только обрывки фраз, но при слове «приговор» он почему-то непроизвольно вздрагивал.

Только не изменил этот разговор его жизнь, а сделал более напряженной и тяжелой — дед отвез его на обучение в Питер к своему закадычному дружку, чтобы никто не знал и не смог напомнить парню о его леворукости. Сережу без проблем приняли в музыкальное училище, где дедовский дружок преподавал, поселили в общежитие. Четыре года обучения пролетели, как один день — одна сплошная игра на скрипке с утра до вечера, концерты, выступления, конкурсы. И как результат — поступление в Санкт-Петербургскую консерваторию. За всё время обучения ни он, ни его педагог ни разу не вспомнили, что Сергей неправильный музыкант.

Конечно, ему удалось максимально приспособиться к исполнению недоминирующей рукой. Но природу не обманешь. Сергей постоянно чувствовал неуверенность в своих силах, поэтому не мог добиваться чувства погружения в музыку во время выступлений. И, к сожалению, бесконечные тренировки не избавляли его от этого ощущения. Со временем это состояние, чувствовать и воспринимать музыку разумом, а не сердцем воспринималось как нечто нормальное, само собой разумеющееся. И все равно он чувствовал себя плохо, не ощущал радости от игры. Прав был Герман Иосифович — он ремесленник, не творец, без чувства музыки невозможно никакое профессиональное продвижение вперед.

Кончив играть, Сергей с недоумением посмотрел на инструмент, продолжая держать скрипку в одной руке, а смычок в другой. А потом истерично расхохотался — он впервые был там, где должен быть, — на небесах, вместе со своей музыкой, вместе со «своей» скрипкой. Она была сотворена Мастером для такого, как он, чтобы и он смог почувствовать, как можно слиться с музыкой, прочувствовать ее сердцем. Сергей чуть не разрыдался от переполнивших его чувств. Всю жизнь, с самого рождения, его пытались переделать, чтобы он стал таким, как все. А всего-то надо было дать ему в руки его, его скрипку. Не зря так тянуло к ней, хотелось ее трогать, гладить, ласкать. Каким скрипачом он смог бы стать с таким инструментом?

Он тут же попытался сыграть на скрипке еще что-нибудь, что ему никогда не давалось, но легкое движение воздуха в зале и тихий, еле слышный голос его остановил: — На сегодня достаточно. Я буду ждать тебя через три дня, в твое следующее дежурство. А скрипку положи на место — ей тоже нужен отдых.

— Кто здесь? — Сергей пристально вглядывался в темноту, озираясь по сторонам.

— Здесь… здесь… здесь… — затихая в глубине, отозвалось эхо пустых залов.

И снова движение воздуха возле лица, словно его погладили по щеке или… поцеловали…

— Ну, что там? Что там было? — допытывался Николай, когда его напарник вернулся назад после обхода, и они снова включили сигнализацию.