После так долгого времени о трудностях писать не буду, есть у тебя и опыт, и

фантазия. Лучше написать, что у меня (к сожалению, только в рукописи) готовы

две книги, над третьей работаю. Между прочим, наши ориенталисты говорят, что

с перелома века, т.е. с начала нашего столетия, в мировой литературе нет лучшей

книги о Цейлоне с точки зрения гносеологии и литературной обработки конкретного

материала. Но пока говорят только нам, других слушателей не находят. И не ищут.

Пишу с долгими перерывами, много времени глотает производство фруктов и

овощей для семьи и другие необходимые работы, которыми нужно овладеть, все де-

лать собственными силами. Когда приедешь, погоржусь, сколько ремесленных спе-

циальностей я уже накопил. Ленька, милый, очень, очень хочется обнять тебя у нас

дома, садить тебя на твое кресло за нашим столом. Молчать или говорить, – все

равно. Но все-таки лучше продолжать там, где мы остановились последний раз. Ты

прав. Уже давно пора. Приезжай! Ты будешь у нас дома, как всегда.

Обнимаю тебя и твоих любимых двух девушек на Пионерском.

Твой Юра 30 .

Иржи преувеличивал возможности моей фантазии и опыта, я многого

не понимал. Что значит, «много времени глотает производство фруктов и

овощей для семьи»? Что за «необходимые работы», которыми надо овла-

деть? Но все-таки все живы, более или менее здоровы, и слава Богу. Я, как

мог, уговаривал редакцию снова послать меня в командировку в Прагу, при-

думывал темы, обещал кучу интересных материалов… не получалось. Вдруг

звонок в Иркутск: «Что тебе далась Прага! Слетай-ка на неделю-другую в Бу-

дапешт. У вас в Сибири алюминий, у венгров – изделия из алюминия. По-

смотри, свяжи как-нибудь!»

И тут мне ударило в голову.

Как же я сразу не догадался! В соседних с Чехословакией странах

корпункты «Известий», везде коллеги, мои приятели, неужели не поймут? И

не помогут: по земле ли, по воздуху, по воде перейти чехословацкую границу,

хоть на пару дней попасть в Прагу? Не было дня, когда бы я не думал об этом

с ожиданием и страхом.

В начале мая 1972 года с командировкой «Известий» лечу, наконец, из

Москвы в Будапешт. Неделю мы кружим по городу с Сашей Тер-Григоряном,

моим коллегой, и каждый час в радость. Саша чертовски талантливый чело-

век, умеющий жить во все стороны. Небольшого роста, вихрастый, он отча-

янно водит машину по тесным улицам и, высунувшись в окно, неподражаемо

отчитывает на венгерском несущихся навстречу или обгоняющих нас нару-

шителей дорожного движения. Мы едем к зданию парламента и к площадям,

где бурлило восстание 1956 года, подавленное советскими танками, а ночью

мы уже на берегу Дуная, где греки, друзья Саши, жгут костры, пьют красное

вино из огромных плетеных бутылей и, втянув нас в круг, обнявшись за пле-

чи, водят хороводы у кромки воды.

Мы пропадали у Яноша Комлоша, тоже друга Саши, руководителя теат-

ра политического кабаре; можно послать на сцену записку с любым острым

вопросом и тут же получить разыгранный в скетче ответ, где будут вышуче-

ны первые лица страны.

Саша был любимцем будапештской интеллигенции.

В те дни Янош Комлош ставил в своем театре «А зори здесь тихие…»

Мне казалось, после постановки Юрия Любимова и Давида Боровского (на

Таганке) трудно придумать решение интереснее, но венгры, я думаю, моск-

вичей превзошли. На их сцене не борта грузовой машины, обращенные ху-

дожником в стены бани, лес, болото, как в любимовском спектакле, а во всю

сцену сеть, огромная грубая рыбацкая сеть: она и простенок, и лес, и болото,

в котором вязли и гибли зенитчицы, и поразительный образ времени. И ко-

гда по ходу действия героини оказывались убитыми, венгерские актрисы

молча снимали гимнастерки, складывали их холмиком на сцене и уходили. А

в финале актрисы появлялись в полутемном зрительном зале издали и с

венгерской поминальной песней медленно шли через зал с горящими свеча-

ми в руках, и каждая ставила свечу к «могиле» зенитчицы, роль которой сыг-

рала.

На премьеру пригласили сотрудников советского посольства, но не

пришел ни один: «От Комлоша всего можно ожидать!» СССР на премьере

представляли двое известинцев. А успех спектакля был оглушительный;

банкет для труппы устроил Саша. Конечно, мы были на алюминиевых заво-

дах, придумывали, что написать, но у меня оставался разговор, который я

откладывал, чувствуя, что вряд ли Саша мне откажет, и тем безнравственнее,

преступнее было с моей стороны втягивать друга в рискованный для него

замысел. Но все же за бутылкой токая я признался Саше, что на самом деле

привело меня в Будапешт. Саша знал книги Ганзелки и Зикмунда; он снял

телефонную трубку, с кем-то говорил по-венгерски, потом стал что-то рисо-

вать на бумаге. «Придется заночевать в Братиславе. Мой приятель, словац-

кий журналист, даст нам ключи от своей квартиры». – «Но как с чехословац-

кими визами?» Саша рассмеялся. На машине с венгерскими номерами и с

ящиком русской водки он берется довезти меня до Кейптауна.

Милый Саша, добрый человек с печальными глазами Чарли Чаплина…

Он готов ехать хоть в оккупированную Прагу, хоть на край света.

Утром мы тронулись в путь. У венгерского шлагбаума, как предсказы-

вал Саша, оставили пару бутылок «Столичной», у чехословацкого еще пару, и

скоро наша машина понеслась по словацким дорогам. Не выпуская руль, Са-

ша читает чужие и свои стихи, мы говорим о делах семейных (жена Саши Ка-

тя, сыновья Антон и Левон были в Москве) и, безголосые оба, горланим рус-

ские песни.

Теперь, много лет спустя, вспоминая ту поездку, я все вижу через ры-

бацкую сеть из спектакля Яноша Комлоша. Перед нашей машиной, несущей-

ся к Братиславе, словно опустилась со всех сторон крупноячеистая сеть от

земли до облаков; в ячейках кружатся леса, бегут навстречу машины, мель-

каюти люди на обочинах дороги. И как в фильме ужасов, ко мне приближает-

ся, вырастая в размерах, упираясь носом в сеть, разгоряченное лицо генерал-

майора С.М.Золотова, члена Военного совета и начальника Политуправления

Центральной группы войск. Я с ним встречусь позднее, в 1989 году, в его

московском доме на Мосфильмовской. Боевой генерал будет смотреть в упор

глазами ненавидящими, неизвестно, кого и за что: «Мы шли помочь друзьям,

выполняли интернациональную миссию, я гордился участием в ней! Ведь

это благородная была миссия, не так ли? Огромные затраты несла наша

страна, наш народ. А теперь дружескую помощь расценивают как «наруше-

ние суверенитета»! Как «оккупацию»! Меня встречают приятели: «Как пожи-

ваешь, оккупант?» Да не чехи – свои, в Москве! А перед кем и в чем я вино-

ват? За что?!» 31.

Не знаю, что ответить, генерал.

Но сеть! Я вспомню эту поездку внутри проклятой сети, и мне не доста-

ет ума додумать, как в нее попадают, срываясь, карабкаясь, еще больше за-

путываясь, бессильные освободиться люди, народы, государства…

Ближе к вечеру въехали в Братиславу.

Разыскали дом словацкого приятеля, осмотрелись в чужой квартире,

пошли побродить берегом Дуная и только в кафе поняли, кто мы здесь. Си-

дим за столиком, разобрались с меню, ждем. Официанты снуют мимо, мы

окликаем, просим, но мы стекло, сквозь которое они проходят, не задевая и

не замечая. Просидев минут сорок, идем в другое кафе, но и в нем, и в следу-