ровое общественное мнение об отношении нашего народа к этим событиям.
Позицию партийного руководства газеты представляют как позицию всего
населения – даже единодушную. Стоило только Брежневу навесить на со-
временное развитие Чехословакии ярлыки “происки империализма”, “угроза
социализму”, “наступление антисоциалистических элементов” и т.п. – и тут
же вся пресса, все резолюции дружным хором подхватили эти же выражения,
хотя наш народ сегодня, как и полгода назад, ничего по существу не знает о
настоящем положении дел в Чехословакии. Письма трудящихся в газеты и
резолюции массовых митингов – лишь повторение готовых, данных “cверху”
формул, а не выражение самостоятельного мнения, основанного на знании
конкретных фактов» 3.
Это письмо известно, но не перестает удивлять, как человек, не имея
возможности бывать в Праге, знакомиться с документами, располагать соб-
ственными информаторами, так ясно видит закулисную сторону событий.
Он писал: «Наше обращение к “здоровым силам” Чехословакии – это, может
быть, обращение к антигосударственным элементам, подстрекательство их
к вооруженному выступлению против своего законного правительства, а
слова “это наша задача” могут обозначать как минимум политическое дав-
ление на суверенную страну, а как максимум – возможность интервенции
наших войск в ЧССР». И дальше: «Газетная кампания последние недели вы-
зывает у меня опасения – не является ли она подготовкой к интервенции
под любым предлогом, который подвернется или будет создан искусствен-
но». Так, понятие «интервенция» впервые оказалось связанным с Чехослова-
кией в устах Марченко.
Не думаю, что с умыслом, но суд над Анатолием Марченко назначат на
21 августа. Его друзья, в том числе те, кто через четыре дня выйдет c проте-
стом на Красную площадь, утром в день вторжения поспешат на судебный
процесс. Когда подсудимого будут увозить в воронке, Лариса Богораз крик-
нет поверх голов: «Толя, читай сегодняшнюю “Правду”!».
В «Правде» – сообщение ТАСС о вводе войск.
Воронок увозил духовного потомка русских политкаторжан и ссыльно-
поселенцев. В некотором смысле ему приходилось труднее, чем далеким
предшественникам. Существовавший с незапамятных времен в России дух
сострадания к осужденным, когда в деревнях вдоль сибирского тракта кре-
стьяне в избах прорубали особые окошки, куда для беглых арестантов на
ночь выставляли миску с молоком и кусок хлеба, в советском обществе сме-
нился страхом и отчужденностью к тем, кто отбыл срок и возвращался.
Анатолий Марченко умер после очередной голодовки в Чистопольской
тюрьме в декабре 1986 года, совсем немного не дожив до объявленной Гор-
бачевым амнистии политзаключенным. Правозащитник, писатель, публи-
цист, он написал слова, которые были в душах многих, но не каждому доста-
ло сил их произнести или доверить бумаге: «Мне стыдно за свою страну, ко-
торая снова выступает в позорной роли жандарма Европы. Мне было бы
стыдно и за мой народ, если бы я верил, что он действительно единодушно
поддерживает политику ЦК КПСС и правительства по отношению к Чехосло-
вакии. Но я уверен, что на самом деле это не так, что мое письмо – не един-
ственное. <…> Но если бы я оказался даже один на один с этим своим мнени-
ем, я и тогда не отказался бы от него. Потому что мне его подсказала моя со-
весть…»
С Ларисой Иосифовной Богораз я познакомился в первых числах авгу-
ста 1998 года, через тридцать лет после демонстрации семерки. Она давно
вернулась из сибирской ссылки, потеряв очень близких людей: Юлия Даниэ-
ля, много лет сидевшего в мордовских лагерях и Владимирской тюрьме, а
еще раньше Анатолия Марченко, умершего в Чистопольской тюрьме. В ее
московской квартире на Юго-Западе две комнаты: рабочий стол, стулья, кро-
вать, платяной шкаф, кушетка, книги; так живут студенты и бедная интел-
лигенция. В России эта квартира известна. Хозяйка называла свое жилище –
пункт консультаций и помощи родственникам политзаключенных, едущих
через столицу в мордовские, сибирские, колымские лагеря, временный при-
ют для отбывших срок и не успевших добраться до дома. Худенькая, коротко
стриженая, с наброшенным на плечи шерстяным платком, она казалась бы
подростком, если бы не седая голова и умные пронзительные глаза. Голос
хрипловат, как у всех много курящих, и я окончательно устыдился своего
прихода, услышав, что она две недели мучилась простудой, слаба до сих пор.
Не уловив этого в телефонном разговоре, я бесцеремонно просил о встрече.
Не хотелось говорить об истинной причине давнего желания увидеть ее, и я
упирал на идею редакции выяснить, что думают о чехословацких событиях
пражские реформаторы, советские политики, генералы, правозащитники по-
сле долгих лет отчуждения.
В конце концов, Лариса Иосифовна согласилась.
По пути, перебирая в памяти прочитанное и услышанное, я старался
представить отважную семерку на Красной площади, у собора Василия Бла-
женного, когда они усаживаются у Лобного места и под полуденный бой ку-
рантов моментально развертывают над головами плакаты. Над Ларисой Бо-
гораз белое полотнище «Руки прочь от ЧССР!», у сидящей слева от нее Ната-
льи Горбаневской чехословацкий флажок, у Павла Литвинова плакат: «За
вашу и нашу свободу!» 4. Друзья не советовали Ларисе, своему лидеру,
участвовать в акции; неизбежный арест, говорили ей, ослабит правозащит-
ное движение в России. Но кто удержит ее? Они сели на полукружие камен-
ного помоста, где во время больших церковных праздников совершались бо-
гослужения, цари обращались к народу, оглашались указы и грамоты и на
виду у московских людей творили казни. Здесь эпицентр российской исто-
рии. Едва развернули плакаты, через минуту-другую появились чекисты,
стали заламывать руки, заталкивать в машины. Прохожие на площади, мно-
гие из них, не успели понять, что происходит, безмолвствовали, как триста
лет
назад.
Слушаю Ларису Иосифовну.
«У людей моего поколения Пражская весна вызвала не только колос-
сальный интерес, но искреннее сочувствие, даже зависть: чехи и словаки,
может быть, достигнут успеха в своем движении к свободе, к общечеловече-
ским ценностям.
Что вызывало к Чехословакии симпатии?
Главное – достижение первых реальных перемен в характере режима:
демократизация общества, свобода печати, слова, мнений, фактическая реа-
билитация жертв прежних репрессий. А самое существенное – ненасиль-
ственная форма движения. Появлялась надежда, что у нас тоже можно обой-
тись без бессмысленного и беспощадного русского бунта, от которого предо-
стерегал Пушкин.
Сформировалось ли за несколько месяцев “весны” гражданское обще-
ство, как необходимая составляющая демократического государства? Таких
вопросов я себе не задавала, мы и слов-то таких не знали. Идеалы социализ-
ма тогда еще не утратили для многих, в том числе для меня, своей привлека-
тельности, мы еще надеялись, точнее – хотели надеяться на возможность
совместить социализм с человеческим лицом. Романтики, верившие в идеа-
лы, были тогда и в СССР, и в Чехословакии, в коммунистических движениях
других европейских стран. Встречались и скептики, но то, что происходило в
Чехословакии, оставляло место для надежд. Двадцать лет спустя, в горбачев-
ский период, подобные перемены у нас получили название “перестройка”.
Однако в Чехословакии они шли быстрее, были радикальнее и последова-
тельнее, чем потом у нас. Потому Дубчек и его соратники стали кумирами
