подносит Свобода… 09.01.1962».
Что Камбулову могли припомнить?
В чем упрекнуть?
После войны Камбулов не раз бывал в Чехословакии. Он любил эти по-
ездки за встречи с однополчанами, за роднившую их общую память о мае со-
рок пятого. Со временем, он чувствовал, застольные речи все чаще выгляде-
ли ритуальными; чехов занимало совсем другое. В последнюю поездку, за
год до ввода войск, он слышал от пражан об экономическом кризисе 1962–
1963 годов, об инакомыслии студентов, о появлении в коммунистических
рядах сомневающейся интеллигенции (интеллектуалов). Бурлили не види-
мые глазу подпочвенные воды, на поверхность прорывалось недовольство
диктаторскими замашками партийного аппарата; советской гегемонией в
чехословацкой внутренней и внешней политике. Чехи слишком долго испы-
тывали унижение, наблюдая, как созданное Кремлем в сороковые годы Ин-
формбюро следило за тем, усердно ли в странах Восточной Европы копируют
советский образец, не отступают ли чехи и словаки от единственно возмож-
ной для них модели. А Кремль раздражает, что «приживальщики», то есть
малочисленные народы Восточной Европы, пытаются жить своим умом и
выбирать к общей цели собственные пути.
Особую психологическую напряженность создавала расстановка проти-
воборствующих сил. Инициаторами перемен выступали не оппоненты чехо-
словацкой власти, а чаще носители самой власти, многие лидеры партии,
раньше других уловившие общественное недовольство. Ситуацию, как она
складывалась, все труднее было понимать в марксистских категориях «клас-
совой борьбы». Во второй половине и в конце шестидесятых годов чехосло-
вацкие реформы, поддержанные обществом, вынашивались в самих власт-
ных структурах и влиятельная оппозиция им оставалась внутри тех же
структур. Опорой оппозиции реформам была владевшая ее умами, закосте-
невшая в своей ортодоксальности Москва.
Отношения к Москве были деликатной материей.
Будь у чехов и словаков исторический опыт общения с самодержавной
Россией, пусть даже драматический, как у поляков, финнов, прибалтов, ко-
гда-то бунтовавших, дорого плативших за отвоеванную свободу, они бы
лучше понимали большой соседний народ, они бы учитывали другое миро-
восприятие, часто экспансивное, настороженное, иногда мистическое, всегда
непредсказуемое. Но опасными для чехов бывали соседи-немцы, соседи-
венгры, соседи-австрийцы; под их верховенством существовали, к ним при-
сматривались, без иллюзий представляли, что от них можно ожидать. Устоя-
ли перед казавшейся неотвратимой германизацией, сохранили язык предков
и навсегда избавились, казалось, от чужой превалирующей роли в своей
национальной судьбе.
Русские – другое дело.
В Европе не было народа с таким же, как у чехов, восторженным пред-
ставлением о русском народе. Его знали скорее по легендам, нежели по опы-
ту общения. Но слухи о фантастических лесных и сырьевых богатствах, о
драгоценных русских соболях и горностаях, которыми оторачивали свои
одежды европейские монархи, в том числе чешские короли, но слава о хле-
босольстве, о безумной для европейцев щедрости, граничащей с расточи-
тельством и выдаваемой за широту души, усиливали интерес к большому
славянскому брату.
Только в ХIХ веке, когда царские войска дважды разгромили польские
восстания (1830 и 1847) и десятки тысяч поляков, связанные цепью, шли
сквозь Россию в Сибирь, редкие уцелевшие и вернувшиеся на родину будут
своими воспоминаниями наводить ужас на Европу. Суровый заснеженный
мир пугал непредсказуемостью, его судьба, как потом напишут польские
публицисты, казалась им чуждой, они не ощущали себя за нее в ответе. Рос-
сия «давит на нас, но не является частью нашего наследия» 17.
Предки же чехов не знали даже таких конфликтов с русскими, у них не
было оснований слать своим потомкам тревожные предупреждающие им-
пульсы. Чехи, по их словам, оставались «невежественны относительно Рос-
сии, так как на протяжении тысячелетий не входили с ней в прямой контакт.
Несмотря на родство языков, чехи и русские никогда не имели ничего обще-
го ни в истории, ни в культуре» 18. А в годы гражданской войны чешские ле-
гионеры оказались в России, частью за «красных», частью за «белых», не
приемля идеалы тех или других, но надеясь с их помощью скорее вернуться
домой. Впечатления выживших были сумбурны и существенно не влияли на
традиционное восприятие русских в Центральной Европе.
В чешском обыденном сознании достоинство и величие нации никогда
не связывалось с воинскими доблестями, с покорением или усмирением дру-
гих народов, с колонизацией соседних пространств. Это было от них далеко;
история и европейское мироустройство не давали им шансов поправлять
свои дела экспансией, в том числе культурно-идеологической, поучать дру-
гих, как правильно жить, думать, верить. Они относили себя к малым наро-
дам, уважающим достоинства всех.
А во времена Мюнхена (1938), когда западные державы, уступив Чехо-
словакию Гитлеру, позволили разорвать ее на части, надеждой чехов на дру-
гой поворот судьбы мог быть только сталинский СССР. История эту надежду
оправдала; в мае 1945 года население старинных городов и сел толпилось
вдоль дорог, мужчины и женщины бросали цветы на танки под красным
флагом и тянули руки, принимая в объятия советских освободителей. Ни од-
ну чужую армию чехи так не встречали. Как напишет потом Зденек Млы-
нарж, «у чехов никогда не было, быть не могло, массовых антирусских
настроений, мы не знали антисоветизма, и если что-то страшное случилось,
у него есть точная дата возникновения – 1968 год» 19.
Чехи помнили, кто их освободил от фашизма, но повторяли, почти умо-
ляли советское руководство: не надо нас унижать на каждом шагу напоми-
нанием, что вы старшие братья. Мы маленькая страна, особенно в сравнении
с вами, но у нас тысячелетняя история, непрерывная борьба за выживание,
трудно найти другой народ, столько переживший. Мы знали гитлеровскую
Германию, но у нас был Ян Гус, Ян Жижка, Томаш Масарик… Пожалуйста,
считайтесь с нами!
Антонин Новотный, до войны руководитель областной партийной ор-
ганизации, узник германского концлагеря, по-своему честный, не очень об-
щительный, но с твердым характером, был для советского руководства
надежным человеком. Он следовал советам кремлевских наставников, не
очень считаясь с тем, как это примут земляки. Любви к себе он не вызывал.
Лучше других Новотного понимал Хрущев. У них было много общего:
пролетарское происхождение, некоторая угловатость, внезапная вспыльчи-
вость и бессознательное недоверие к интеллигенции. Они чувствовали род-
ство и ни в чем не отказывали друг другу. Как мне расскажет М.Зимянин, по-
сол СССР в Чехословакии в 1960–1965 годах, однажды он летел по делам в
Москву. «Новотный мне говорит: “В этом году у нас урожай зерна неважный.
Попросите для нас 500 тысяч тонн”. В Кремле, в Георгиевском зале, шел пра-
вительственный прием, я подошел к Хрущеву, передал просьбу. “Обрадовал!
– буркнул Хрущев. – Откуда я тебе возьму!” А когда я вернулся в Прагу, через
пару дней пришло решение: удовлетворить просьбу чехословацких товари-
щей» 20.
Смещение Хрущева застало Новотного врасплох. Он растерянно слушал
информацию посла Зимянина. «И можете представить мое изумление, когда
на следующий день Новотный выступил в газете “Руде право” с сожалением
об освобождении Хрущева! В практике отношений “братских партий” это
