аэродром, в авиаотряд, который обслуживал высшее руководство, чтобы го-

товили вылет, разбудил Янину Стефановну. «Срочная командировка… в Кир-

гизию». Ни к чему жену волновать. Узкий круг посвященных будет держать

язык за зубами двадцать один год. О том, куда отправлялся муж в августе

1968-го, Янина Стефановна узнает незадолго до его смерти.

Полет Мазурова в Прагу был государственной тайной; самолет взял

курс на запад в три часа ночи. В послевоенной Европе ни на один аэродром

не было столько приземлений на единицу времени, как в ту ночь на Прагу.

Военные самолеты с десантниками несло, как тучи хвойных игл. Самолет с

Мазуровым и его помощником Михайловым долго кружил над аэродромом

Рузине, ожидая, пока спрыгнувшие советские и болгарские десантники из

приземлявшихся и сразу взлетавших военных самолетов на пару минут

освободят полосу.

Когда машина везла Мазурова и его сопровождающих с аэродрома в

Прагу, в посольство, они увидели на дорогах танковые части. Город еще

спал… Скрежет гусениц, запах танковой гари… «Я же в войну был танкист, и

теперь вернулось ощущение, что я среди своих. Война! А это для меня дом

родной».

Это я услышал от Мазурова в первых числах августа 1989 года, когда

мне позволено было навестить его в одной из московских больниц. От внеш-

него мира его строго оберегали кремлевские врачи и Янина Стефановна,

безотлучно находившаяся при муже. Почти четверть века этот человек рабо-

тал рядом с Брежневым, был уважаемым политическим деятелем. Из бело-

русской глубинки, из гомельской крестьянской семьи, он прошел войну от

политрука роты до инструктора политотдела армии, был дважды ранен, по-

сле излечения стал организатором партизанского движения в родных лесах,

потом руководил коммунистами Белоруссии.

Теперь на двух больничных подушках, чтобы повыше было, лежал се-

деющий человек, сохранивший в свои семьдесят пять хорошую память. Я

благодарен Кириллу Трофимовичу и Янине Стефановне, позволивших мне в

наброшенном на плечи белом халате присесть на табурет рядом с его белой

кроватью. Мазуров впервые согласился рассказать о том, как в форме армей-

ского полковника, под придуманным им именем Трофимова (в Праге его

звали генерал Трофимов) член высшего советского руководства, тайно при-

летев в Чехословакию, первую неделю после ввода войск держал в своих ру-

ках всю полноту власти, в том числе над посольством и армиями. Впервые в

истории советского государства (и в последний раз) деятель Кремля, чьи

портреты народ носил на демонстрациях, скрытно прибыл в другую страну,

чтобы под чужим именем руководить военно-политическими событиями, в

которые были вовлечены шесть стран Европы.

Мазурова не смущал мой диктофон, но с присущей ему основательно-

стью он хотел, опережая вопросы, чтобы собеседник представлял общую си-

туацию, как она складывалась или, по крайней мере, какой виделась членам

Политбюро, когда они решали, вводить или не вводить войска. Все думали,

настаивал он, не столько об интересах своей страны, сколько о судьбах ми-

ровой системы социализма; за нее была ответственность перед историей.

За больничными стенами лежала перестроечная Москва, начинавшая

отвыкать от партийной риторики застойного времени; многие вчерашние

партийные боссы торопливо открещивались от прошлого, надеясь удер-

жаться в настоящем, но человек на больничной кровати, не страшась пока-

заться консервативным, сразу сказал: «Вы хотите спросить: согласился бы я

сегодня руководить подобной операцией? Нет! Но в конкретной обстановке

августа 1968 года я поступал согласно убеждениям, и если бы сегодня та си-

туация повторилась, вел бы себя так же». Попытаюсь с максимальным при-

ближением к услышанному представить обстановку в Европе ко времени

вторжения в Чехословакию. Не как ее оценивали в уже перестроечные вре-

мена, когда выводились войска из Афганистана и уходили в небытие про-

тивники Пражской весны, а в интерпретации Мазурова, как она виделась

окружению Брежнева, когда качались чаши весов: вводить или не вводить.

Шестидесятые годы, говорит Мазуров, высший накал «холодной вой-

ны». Мир социализма походил на растревоженный улей: западные немцы

давят на восточных, идет перекачка умов из ГДР в ФРГ, под угрозой эконо-

мика Восточной Германии. Межгерманскую границу решили сделать непро-

ницаемой, подняли берлинскую стену. Тем временем советские ракеты везут

морем на Кубу, возникает карибский кризис, страшнейший накал страстей.

Появилась надежда на встречу советского руководства с американским пре-

зидентом, но полет Пауэрса над сибирскими лесами ломает расчеты. Тут еще

арабо-израильская война, горечь от поражения поддерживаемых Москвою

арабов, позорящих в своих песках советские танки и оружие. А разведка со-

общает о планах американского ядерного нападения на Советский Союз, на

страны Варшавского пакта. Одно к одному!

Мировой империализм берет курс на разложение социалистических

государств изнутри. Начинают с Чехословакии – центр Европы, экономиче-

ски развитая страна, с большими демократическими и культурными тради-

циями. Сами чехи дали Западу повод для надежд; во власти много социал-

демократов, представителей других партий, им не нравится, что страна без-

думно копирует советский опыт в управлении, культуре, образовании. Ком-

мунисты признали несостоятельность Новотного, выдвинули в руководство

новых людей. В частности, молодого Дубчека; он казался «своим», воспиты-

вался в СССР. Но на вершине чехословацкой власти еще оставались Кригель,

Смрковский, Цисарж и другие, люди старшего поколения, резкие в суждени-

ях, часто упрямые, кремлевским идеологам неприятные.

«Под флагом критики деформаций прошлого в Чехословакии шло

внедрение антисоциалистических лозунгов. Газеты писали не все, но из за-

крытых источников мы представляли, что чехи думают. Верх брали силы,

утверждавшие, что советский опыт ошибочен и надо ориентироваться на

Запад. Это при том, что мы еще при Хрущеве признали право каждой партии,

каждой страны на собственный путь. Об этом знали югославы, мы никому и

ничего не хотели навязывать. В этой обстановке, когда со всех сторон давят,

единственное наше желание было – сплотиться, выдержать, не допустить

войну, всем уцелеть. А если потребуется, дать совместный отпор.

Именно в это время в Чехословакии поднимается активная антисовет-

ская кампания, руководство партии выпускает из рук средства массовой ин-

формации. Дубчек 1968 года, в силу своего характера, как человек бесхре-

бетный, превращается в чехословацкого Керенского, каким тот был в фев-

ральскую революцию 1917 года в России. Мы должны были что-то делать…»

Мазуров напряженно смотрит на Янину Стефановну, сидящую на краю

постели, словно впервые объясняет ей и самому себе, как он оказался в эпи-

центре событий, которые на склоне лет можно понимать, но не приходится

гордиться.

«Я не люблю сослагательного наклонения, но предположим, что в Чехо-

словакии возникает буржуазная республика, она выходит из Варшавского

договора, допускает к себе немцев, а ФРГ, вопреки Потсдамским соглашени-

ям, уже вооружена до зубов. За ними двинутся американцы, и наши армии

будут стоять друг против друга не у Карловых Вар, а под Львовом. Это было

для нас недопустимо. Опасная обстановка, честно вам скажу. Мы уже знали,

куда и сколько бомб на нас предполагают бросить, у нас для ответа столько

не было. Мы могли устрашать, кое-что сбросить на них, но разве столько?