Фотография, на которой ты несешь меня на руках по берегу Истры, стоит передо мной на письменном столе.
С тобой мои молитвы. Твоя Магда.
Глава четырнадцатая
Еще вчера вечером Татьяна Сергеевна звонила из Загорска в гараж театра и просила дежурного прислать за ней машину в час дня к редакции газета «Известия». Времени было половина второго, а темно-вишневой «Волги» в условленном месте все не было. Она уже начала волноваться: уж не забыли ли о ней в суматохе сборов на зарубежные гастроли? По опыту прошлых лет она знала: как только определялся состав труппы, утвержденной для поездки за рубеж — так в театре начиналось столпотворение.
Татьяна Сергеевна даже пожалела, что за последние четыре дня, проживая на даче у старых знакомых, она ни разу не проехала в Загорск и не позвонила с почты в театр.
Увидев через дорогу будку телефона-автомата, она хотела позвонить в гараж, но в сумочке, как на грех, не нашлось ни одной монеты. «Пойду в Дом актера, позвоню оттуда», — решила Татьяна Сергеевна. Перейдя пешеходную дорожку, она услышала за своей спиной знакомый старческий голос:
— Здравствуйте, Татьяна Сергеевна.
Татьяна Сергеевна повернулась на голос, и… сердце ее даже защемило. Словно незримое облако еще не распахнувшейся беды наплыло на нее. Никогда она не видела лицо Серафима Христофоровича таким болезненным и немощно-старым. В правой руке он держал маленький букетик незабудок.
— Чем вы так опечалены? — спросила Татьяна Сергеевна. Видя, как дрогнули серые губы Серафима Христофоровича, который хо тел что-то сказать, но горловые спазмы перехватили его голос, она поняла, что в жизни этого всеми уважаемого в театре человека случилась беда.
— Уж не заболели ли?
— А вы что, ничего не знаете? — дрогнувшим голосом произнес старый архивариус.
— Нет… А что?.. — Вопрос Татьяны Сергеевны прозвучал испуганно, словно через несколько секунд она узнает такое, что резанет ее по сердцу.
— И не читали вчерашней «Правды»?
— Не читала… Я последние четыре дня провела в Абрамцеве, на даче у друзей. А газеты они туда еще не перевели. Что-нибудь случилось?.. — Только теперь в голове ее отблеском молнии сверкнула страшная догадка: «Кто-то умер…»
— Да, случилось, Татьяна Сергеевна… — Серафим Христофорович поднес к глазам аккуратно сложенный белоснежный платок. — Умер Кораблинов…
Татьяне Сергеевне сразу стало душно, она тяжело задышала, и в первую минуту была никак не в состоянии представить Кораблинова мертвым. Щеки ее опахнула матовая бледность.
— Отмучился, бедняга, — еле слышно проговорила Татьяна Сергеевна. — Последние полгода он был так болен. Когда будут похороны?
— Сегодня. — Серафим Христофорович посмотрел на часы. — Через полчаса в Доме актера начнется гражданская панихида. — Взгляд его упал на букетик незабудок. — Как жаль, что вы об этом горе только что узнали. И ведь как умер-то… Так умирают только святые и короли.
— Как он умер? — подавленно спросила Татьяна Сергеевна, как-то сразу растерявшись и не зная, что она, старый и верный друг Кораблинова, должна сейчас делать. А оно непременно должна что-то делать и делать больше других…
— Во вторник утром ему принесли в комнату газету и прочитали вслух программу радио, где говорилось, что сегодня, в субботу, будут по первой программе передавать радиоспектакль «Король Лир». Последние полгода он уже не поднимался с кровати. А тут радость так его всколыхнула, что он встал, взял газету, через силу подошел к окну, своими глазами прочитал программу и сел в кресло. И пот… Страшный пот прошиб его. И умер. Напоследок, уже умирая, успел сказать только два слова.
— Какие же это были слова? — Задыхаясь от прихлынувшего удушья, Татьяна Сергеевна глотала подступавшие к горлу слезы.
— «Я счастлив…» Это были его последние слова.
Горе, так неожиданно обрушившееся на Лисогорову, которое всегда настигает человека неожиданно, бьет из-за угла, со спины, расслабило ее тело. Не хватало воздуха. Ей даже вдруг показался нелепым и жалким весь прожитый день. Она не понимала, зачем всего каких-то полчаса назад, сидя перед зеркалом в парикмахерской, она думала о том, как, восседая в президиуме предстоящего собрания, она будет выглядеть из зала.
Словно побитая и в чем-то виноватая перед людьми, Татьяна Сергеевна шла следом за Серафимом Христофоровичем. При входе в Дом актера старик предупредительно остановился, слегка поклонился ей и, уступая дорогу, открыл дверь.
Траурная мелодия Шопена, в которой на своем убаюкивающе-скорбном языке вечность разговаривала с человеком, уже в холле пахнула на Татьяну Сергеевну чем-то таким, от чего ей хотелось, как несправедливо обиженному ребенку, разрыдаться. Но тут же это глубоко горестное чувство словно белым огромным крылом невиданной птицы было сметено с души ее, как только она увидела перед собой большой портрет Кораблинова. Она и раньше, еще лет двадцать назад, знала этот портрет, он висел в фойе театра в ряду корифеев сцены. Было в этом лице что-то от уверенности в своем неоспоримом превосходстве над теми, чьи портреты висели рядом с ним. А дрогнувшая улыбка, затаившаяся на четко очерченных изломах рта, как бы говорила: «Что не подвластно мне?!»
Гражданская панихида еще не началась. В почетном карауле у гроба, заставленного венками живых цветов, с траурными повязками на рукавах застыли в скорбном оцепенении Воронов, Мансуров, Гудимов и Правоторов.
Татьяна Сергеевна потихоньку прошла поближе к гробу и встала так, чтобы лучше видеть лицо покойного, подсвеченное сверху лучом прожектора.
Мелодия Шопена, то замирая и медленно падая в бездонную глубину земной скорби, то вдруг оживая и стремительно взлетая в райское поднебесье, где сама вечность обещала человеку надежду на счастье небытия, окутывала своей горестной паутиной всех, кто пришел на последний поклон к другу и большому артисту.
Слезы застилали глаза Татьяны Сергеевны и скатывались теплыми ручейками по щекам. Она даже не утирала их, испытывая сладостно щемящее облегчение.
В двух шагах от изголовья гроба, не шелохнувшись, остановив взгляд на лице покойного, стояли три очень похожие друг на друга женщины в темных одеждах. По крутым изломам бровей и широко расставленным большим выразительным глазам и четким линиям ртов Татьяна Сергеевна поняла, что это были дочери Кораблинова. Она видела их еще маленькими девочками со светлыми косичками. Рядом с ними, поддерживая их под локоть, стояли мужья.
«Вот они, трое… Корделия, Гонерилья и Регана…» — подумала Татьяна Сергеевна, вглядываясь в печальные лица дочерей покойного.
Почувствовав на своем плече чье-то прикосновение, Татьяна Сергеевна обернулась. Серафим Христофорович слегка склонил свою седую голову и, глядя на часы, с ноткой радости в голосе тихо проговорил:
— Вот уже пять минут, как по Всесоюзному радио идет спектакль «Король Лир». — Сказал, глубоко вздохнул и, скрестив на груди старческие руки, высоко поднял голову и замер в скорбной торжественности.
А он, Кораблинов, собравший вокруг себя в этот теплый солнечный день столько именитых друзей и неименитых поклонников, утонув в цветах, лежал в гробу с застывшей на устах улыбкой, которая словно говорила: «Я ухожу от вас королем. Посмотрим — кем вы ко мне придете».
ИВАНУ ЛАЗУТИНУ — 80 ЛЕТ!
По-разному складываются писательские судьбы, входят они в жизнь и определяется их имя в литературе, устанавливается читательский спрос и интерес.
Должно сказать, что Иван Лазутин со своим знаменитым «Сержантом милиции» — в нашу литературную жизнь не просто вошел — ворвался в нее!
Уже после опубликования этой повести в нескольких номерах журнала «Советская милиция», в адрес редакции журнала и автора — потоком пошли письма. А выход в свет книги в «Воениздате» в 1957 году — увеличил их поток настолько, что из отдела писем издательства в рабочий кабинет «начинающего» тогда писателя стали поступать телефонные звонки: «Что делать с таким количеством писем, исчисляемыми не пакетами, а мешками?»
