используется для обозначения духовной или религиозной общины, куда человек приходит для

медитации, молитвы, совершения ритуала и духовного обновления. ) Кажется, это принесло

ей пользу. Семинары дорого стоили, поэтому потом она переехала в меньшую квартиру и

работала ещё больше. В конце концов, тётя только носила деревянное ожерелье с лицом

Брагавана ( прим.пер.:санскр. — является эпитетом для Бога в индуизме) и подписывала

свои письма именем Мохани. Но в остальном мы не видели больших изменений.

Промывание мозгов, которого так боялись моя мать и Инга, отсутствовало. Иногда Харриет

говорила о духовности и карме, но она и раньше говорила что-то подобное. Когда Розмари

была ещё жива, Криста говорила, что хорошо всё то, что принесёт Харриет пользу. Ибо если

ты был неизлечим — ты был неуязвим.

В то время Инга чисто случайно пробегала мимо вывески о практике Фридриха Каста и

позвонила своей сестре. Несколькими днями позже Хэрриет приехала на поезде в Бремен.

Тётя села в полной приёмной. Так как ей не было назначено время и у неё не было карты, она

должна была ждать, пока не пройдут все посетители. Харриет спокойно ждала свою очередь.

Она ничего не ждала и ничего не ожидала. Господин доктор Каст, наконец, подал ей знак

пройти в его личный кабинет.

Он увидел женщину средних лет с немного растрёпанными красными от хны волосами.

Не накрашенное, круглое плоское лицо, морщины вокруг глаз и две глубокие складки возле

носа. Доктор смотрел на её одежду цвета шафрана, корицы и других приправ, которую она с

удовольствием носила, и ко всему этому были ещё кроссовки. И мужчина, вероятно, сразу

немедленно определил её как эзотерическую старую хиппи с налётом разочарования,

вероятно, в разводе.

Он безразлично спросил, что привело её к нему.

Она сказала, что у неё болит сердце, день и ночь.

Доктор кивнул и поднял брови, приглашая говорить дальше.

Харриет ему улыбнулась.

— У меня была дочь. Она умерла. У вас есть дочь? Сын?

Фридрих Каст посмотрел на неё и покачал головой. Харриет говорила дальше

спокойно, но не отводила от него глаз:

— У меня была дочь. У неё были рыжие волосы как у вас и веснушчатые руки как у

вас.

Фридрих Каст положил на стол свои руки, которые всё время находились в карманах

его халата.

Доктор ничего не говорил, но его правое веко совсем слегка вздрагивало, когда он

пристально смотрел на Харриет.

— Сколько лет?

Мужчина откашлялся.

— Извините. Сколько лет было вашей дочери?

— Пятнадцать, скоро должно было быть шестнадцать. Не ребёнок, не женщина,

сегодня ей как раз было бы двадцать один.

Фридрих Каст сглотнул и кивнул.

Харриет снова улыбнулась.

— Я была молодой и любила студента с рыжими волосами. Мне его очень жаль, он

никогда не имел дочери. Она также никогда не хотела узнать, где её отец, хотя я поддержала

бы вас, если бы вы захотели об этом узнать. Иногда согласиться с чем-то не так тяжело. Но

вы знаете, это разбивает мне сердце, потому что он никогда не будет иметь эту дочь. И это

также сломало бы его, если бы он об этом знал.

Харриет встала, слёзы текли по её щекам, Фридрих Каст был белым. Он только смотрел

на неё и прерывисто дышал. Казалось, Харриет совсем не замечала его слёз и говорила на

ходу:

— Мне жаль, господин доктор Каст, я знаю, вы не можете мне помочь. Вы мне нет, но

знаете что? Я вам тоже нет.

Харриет подошла к дверям:

— Нет. Нет. Не уходите. Как её звали? Как её звали!

Харриет посмотрела на него. Её красные глаза ничего не выражали. Она никогда не

сказала бы ему имя Розмари, он не должен был получить даже кусочек от неё.

Тётя сказала:

— Мне пора.

Харриет открыла дверь и тихо закрыла за собой. Помощник врача на приёме бросил на

неё подозрительный взгляд, когда Харриет с прямыми плечами прошла мимо и рассеянно

ему кивнула.

Когда неделей позже Инга в очередной раз прошла по улице, то посмотрела туда, где

раньше была вывеска о медицинской практике, но она там больше не висела. Другой врач

получил разрешение здесь практиковать. Инга вошла внутрь и спросила у стойки о докторе

Касте. Ей ответили, что он больше здесь не практикует и больше нигде в этом городе.

Инга оставалась в Бремене. У неё всегда был любовник, всегда очень привлекательный,

чаще всего моложе, чем она, но ничего серьёзного. Тётя держала людей на расстоянии

вытянутой руки, удерживая прочно возле себя на мгновение. Её фотографии хорошо

продавались. За фоторепортаж с портретами своей матери она получила в этом году премию

German Portrait Award 1997 ( прим.пер.: премия Портрет в Национальной портретной

галерее является самым престижным ежегодным международным конкурсом портретной

живописи). Между тем Инга использовала свою электростатику для работы. На похоронах

Берты она рассказала мне, как заряжает плёнку через изменение температуры и получает

осветительную вспышку. Из-за этих погрешностей возникают совершенно новые

возможности и взгляды.

 Тем временем я заполнила яблоками две корзины для белья и пластиковую ванну,

принесла их в дом и оставила на кухне. Я должна их хранить в подвале или в прихожей? Где

было прохладнее и суше? Для начала я оставила их стоять на кухонном полу.

Я опёрлась на корзину с яблоками и смотрела на чёрно-белые четырехугольные

камушки на полу. Возможно, сегодня это у меня получится. Как раз когда я задумалась, то

услышала за спиной шаги. Макс вошёл в кухню и резко остановился, когда увидел как меня

согнувшейся на полу.

— С тобой всё хорошо?

Я растерянно посмотрела вверх.

— Ну, конечно.

Я быстро взяла себя в руки и сказала:

— Ты знаешь, как варят яблочный мусс?

— Я никогда ещё этого не делал. Но это не может быть сложно.

— Хорошо. Итак, нет. Ты знаешь, как чистить яблоки?

— Да, боюсь, что знаю.

— Отлично. Вот нож.

— Откуда взялись эти яблоки?

— С дерева, под которым мы спали.

— Я не спал.

— Я знаю.

— Яблоки? Но сейчас...

— ... июнь. Я знаю.

— Так как ты всё знаешь, то возможно объяснишь это даже мне?

Я пожала плечами.

— В вашем саду растёт дерево познания? Это вздует цену на продажу твоего дома.

Если ты не возьмёшь наследство.

Я ещё не задумывалась о продаже. Я посмотрела на Макса, его губы сжались в тонкую

полоску.

— Что случилось?

— Ничего. Я только подумал о том, что ты скоро опять уедешь. Что ты продашь дом, и

потом никогда снова сюда не вернёшься или может быть, только однажды, через сто лет в

инвалидной коляске, которую будут толкать твои правнуки. И что они прикатят тебя на

кладбище, и ты бросишь яблоко на мою могилу и пробормочешь: "Кто это был, как он

выглядел? Ах да, я вспоминаю, он был парнем, которого я всегда подкарауливала голым!" И

потом из твоей всё ещё величественно поднятой шеи станет просачиваться поющее

фальцетом хихиканье. И твои правнуки испугаются, и как раз в тот миг перестанут тебя

удерживать, когда захотят транспортировать тебя назад к отвесной плотине позади шлюза. И

ты покатишься обратно и грохнешься в воду, но как раз в это мгновение откроются ворота

шлюза и ...

— Макс.

 — Мне жаль, я всегда так много говорю, когда боюсь. Ладно. Иди и поцелуй меня.

 Мы почистили яблоки и сварили двадцать три банки яблочного мусса. Больше банок я

найти не смогла. У нас были спазмы мышц и мозоли от вращения их по тёрке. К счастью, в

этом доме имелись две тёрки, одна большая и одна маленькая, так что мы оба могли их