Чувствую спиной, как напряжены мышцы его пресса. Подонок пытается сдержать оргазм, чтобы мучить меня как можно дольше. В конце концов он все же кончает, тут же переворачивает меня на спину, бегло осматривает мой живот, ощупывает подо мной диван.
- Что, бляденыш, даже не кончил? Все потратил… Яйца совсем пустые?
- Иди на хуй, дерьмо…
Мне наконец-то удается выпутаться из рукавов, но он тут же перехватывает оба моих запястья одной рукой, придавливает их к дивану у меня за головой, наваливается коленом на ноги. Обхватывает пальцами мой вялый член.
- Ничего, сучка, ты у меня кончишь…
Не хочу, не хочу!.. Черт, кончить сейчас, от его руки, после такого… это так… унизительно… так грязно… Он и делает это для того, чтобы меня унизить, чтобы окончательно растоптать… Дать почувствовать, что я в его власти… Не дождешься, урод… ничего у тебя не получится… Но у него все-таки получается. Этот подонок так хорошо знает мое тело, он делает все как надо. С ужасом чувствую, как сквозь отвращение и отчаяние, сквозь боль в истерзанном теле пробиваются предательские импульсы возбуждения… Стягиваются внизу живота… Мелкими волнами прокатываются по телу… Корчась от стыда, захлебываясь злыми рыданиями, выплескиваюсь ему в руку. Он тут же меня отпускает. Почувствовав свободу, влепляю ему хлесткую звонкую пощечину. Моментально получаю в ответ смачный шлепок перемазанной в моем семени ладонью. Щека взрывается резкой болью. Размазываю по лицу собственную сперму. Это я тоже запомню.
Он встает, не глядя на меня заправляет в брюки выбившуюся рубашку, застегивается. Низко наклоняется надо мной, всматривается в лицо. Сволочь, что ты пытаешься там разглядеть? Хочешь понять, насколько мне больно? Как сильно я унижен? Не волнуйся, ты хорошо поработал.
Он выпрямляется. Презрительный взгляд сверху вниз:
- Какая же ты все-таки дрянь. А я… я дурак.
На пороге комнаты снова поворачивается ко мне:
- Не попадайся мне на глаза. Видеть тебя больше не хочу.
После его ухода со мной случается дикая, рвущая в клочья душу, истерика. Я не рыдаю, я просто вою, как зверь. В отчаянье катаюсь по дивану, кусаю руки, впиваюсь в себя ногтями, пытаясь телесной болью заглушить душевную. В памяти то и дело вспыхивают картины недавнего ужаса вперемешку с видениями былого короткого счастья, чудовищный, мучительный калейдоскоп. Неужели все это действительно со мной? Лучше бы я, и правда, угорел прошлой ночью…
Выбившись из сил, затихаю, какое-то время лежу, как труп, такой же неподвижный и застывший внутри. Только трупы не плачут, а у меня из глаз слезы так и текут. Если бы не они, сходство было бы полным. Наконец, отыскиваю в себе силы сесть, разуваюсь, до конца стаскиваю брюки. Плетусь в душ. Надо привести себя в порядок, попытаться смыть этот кошмар, что-то сделать с задницей, она до сих пор кровит, этот ублюдок сильно меня порвал. В ванной старательно отворачиваюсь от зеркала, не могу сейчас на себя смотреть, да в него много и не увидишь, оно маленькое и старое, помутневшее от вечной сырости. Все же мельком успеваю заметить, что у меня на шее до сих пор болтается галстук. Так дико смотрится на голом теле. Вид петли со свободным, легко скользящим узлом наводит на всякие нехорошие мысли. Быстро сдергиваю галстук и отшвыриваю подальше.
Долго стою под душем. Струящаяся по лицу вода смешивается со слезами, прячет их, делает невидимыми, а, значит, как бы несуществующими. Удивительно, но почему-то это помогает успокоиться. Даже нахожу в себе силы помыться. Порывшись в аптечке, обрабатываю попу перекисью, потом синтомициновой мазью, на всякий случай запихиваю между ягодицами марлевую салфетку. Все. Кажется, буду жить.
***
Ложась в постель, боюсь, что не смогу уснуть, а если удастся, то всю ночь будут мучить кошмары. Но засыпаю на удивление быстро и до самого утра сплю, как бревно, в одной позе и абсолютно без сновидений. Наверное, я слишком измучился. Утром просыпаюсь от назойливого пиканья мобильного. Машинально выключаю будильник и снова проваливаюсь в глухой, похожий на смерть, сон. Когда снова открываю глаза, на часах восемь пятнадцать. Подскакиваю в постели. Черт, проспал! Мне же к девяти надо в офис! Тут же снова опускаюсь на подушку. Не надо. Мне туда вообще больше не надо. Ни к девяти, никогда. Я ни за что туда не пойду, даже если бы он не сказал, что не желает меня больше видеть. То, что мне сейчас действительно нужно – решить, что делать дальше.
Сегодня я совершенно спокоен. Вчерашние слезы как будто высушили мое вязкое тухлое болото. С ними из него вытекла живая, горячая влага чувств. Остались только горечь и грязь, застывшие в тяжелый холодный ком. Он давит на сердце, царапает его острыми ледяными краями, но хотя бы не душит. Так что голова работает четко. После недолгих раздумий решаю, что мне надо уехать из Москвы. Мне душно в одном городе с этим негодяем. Кроме того, в издательстве мне больше не работать, об этом не может быть и речи. Получается, ко всему прочему, я теряю эту квартиру, а другое жилье в Москве мне просто не по карману, разве что совсем уж паршивое. Конечно, здесь больше шансов найти работу, но даже это не останавливает меня в моем желании быть как можно дальше от чертова гребаного Террориста. Значит, решено – уезжаю. Осталось понять, куда.
Первая мысль – позвонить дяде Юре, пожаловаться на тяжелую одинокую жизнь, попросить выслать денег на билет. Наверное, он бы не отказал, может, даже был бы рад. И, наверное, в Швейцарии, с ним и мамой мне было бы хорошо. Во всяком случае, точно неплохо. Но все-таки мне эта мысль не нравится. Дядя Юра знает Гурова, Гуров знает дядю Юру. Не думаю, что он будет меня искать, но, все равно, этот факт каким-то образом устанавливает между нами смутную, неощутимую связь. Кроме того, дядя Юра и мама – часть моей жизни, а мне сейчас хочется послать свое прошлое к черту, стереть из памяти, похоронить под завалами забвения глупого доверчивого Антона. Стать кем-то другим. Сильным. Самостоятельным. Самодостаточным. Жестким, может быть, даже жестоким. Чтобы ни одна паршивая сволочь, ни один чертов гребаный террорист больше не посмел надо мной надругаться.
Умывшись и позавтракав, первым делом звоню бывшему семейному поверенному, прошу назначить мне время. Во время встречи поручаю ему продать мои акции. Гурову или кому-то другому, мне все равно. Как Террорист пожелает. Прошу поверенного забрать положенное ему вознаграждение из вырученных от продажи денег, остальным погасить мой долг. Если не хватит – что ж, ничего не поделаешь. Придется Гурову удовольствоваться тем, что есть. Если ему мало, пусть попробует получить с меня что-то еще. Например, продаст мое барахло, которое я, конечно, в основном оставлю в квартире. С такой мелочной твари станется.
Поверенный спрашивает, что делать, если денег будет больше, чем надо для погашения долга. Как распорядиться остатком? Немного подумав, даю ему телефон дяди Юры. Пусть позвонит ему и выяснит, как перевести деньги на мамин счет. Подписываю генеральную доверенность. К счастью, паспорт я вчера оставил дома, поэтому не посеял.
Закончив с делами, иду домой собирать вещи. Беру только самое необходимое, чтобы уместилось в большой дорожной сумке. Зимние вещи не влазят. Заворачиваю ботинки в куртку, скатываю в тугой валик, крепко стягиваю брючным ремнем, прикрепляю к сумке. Конструкция получается неуклюжая, но довольно удобная. Кроме шмоток беру ноутбук, документы. Все. Последний раз звоню Джеки. Наверное, последний. Джек тоже часть моей прошлой жизни, о нем тоже придется забыть. Может быть, когда-нибудь потом, позже… У Джека с Филом все нормально, потихоньку обживаются на новом месте, в Англии. Образцовая гейская пара. Кажется, Женька вполне счастлив, надеюсь, что он нескоро меня хватится.
