— Что очень важно выдерживать в рационе баланс калорий и принцип раздельного питания. Что у макак будет детеныш… Ну и еще… что у твой сын очень похож на испанца.

— Значит, про обезьян и внука в одной связи?

— Ему было дано ощущать вообще единство сущего… «Все взаимосвязано. Во всем — есть Смысл.» — сказал он, слегка опьянев от сильно разбавленного виски. И добавил: «Умный ищет мудрость. Дурак уже нашел ее».

— Очевидно, твой отец недюжинного ума — он так и не понял, почему в ту промозглую мартовскую ночь судьба подарила ему двойню… «Если вы с Ди хоть что-то сообразите — непременно сообщите мне». Сестры замолчали. Тикание часов на камине сразу показалось очень громким, а сопение закипающего чайника — рассерженным.

— Я не приехала на похороны отца потому что у моей невестки были очень тяжелые роды. Врачи думали — придется делать кесарево… — Ди не подняла глаз. — Кажется, отец считал меня предательницей. И недолюбливал Родриго.

— Не правда. Но ты перемахнула через целых пятнадцать лет… Разберемся с этим позже. Сейчас я перехожу к самому интересному. Мы с мужем сняли две комнаты в мансарде недалеко от Университета. Я развесила по стенам картины собственного изготовления, в полукруглых окнах устроила романтические драпировки из дешевенькой кисеи. Кое-что мы купили на блошином рынке — зеркало, кувшин с тазиком для умывания, расписанный земляничными веточками, подсвечники. Нам казалось — мы жили шикарно. Почти каждую субботу у нас собирались друзья. Я делала картофельный салат, они приносили вино и сосиски. Мы спорили и танцевали до утра…

Я начала зарабатывать деньги, разрисовывая открытки и относя их в маленький магазинчик. Господин Кауфман покупал у меня и небольшие, сделанные пастелью рисунки — в основном цветы и горные пейзажи. Одно время я рисовала их очень много, радуясь тому, что могу принести в дом свой маленький заработок. Но потом стало противно и скучно. Я составила лишь один букет — бледно-розовый, едва распустившиеся пионы, написанные маслом. На фоне отворенного в сад окна. Мне нравилось думать, что я буду иметь когда-нибудь такое окно в своей комнате. И нравились цветы — казалось, они даже пахли.

Хантер свободное от университета время просиживал в библиотеке или у себя за письменным столом, работая над диссертацией. В те дни я и начала заниматься с ним русским языком. Бурные страсти, согревая душу, в наших сердцах не пылали, но??????????? трогательная заботливость. Мы страшно смеялись, повторив под Новый год сюжет новеллы О'Генри. Хотелось сделать друг другу подарки. Я давно приметила — Хантер мечтает о трех недостающих томах «Энциклопедии искусства». В тайне от него сняла со стены свои пионы, так и не вставленные в раму — мне хотелось что-то простое и стильное, и отнесла их Кауфману. Являюсь домой с томиками Энциклопедии — счастлива до чертиков. Иду к полкам, хочу расставить полное собрание до появления мужа и вижу лишь свежие следы на старой пыли.

Он пришел, пряча что-то за спиной, попросил меня отвернуться, шуршал бумагами и, наконец, торжественно объявил: «Смотри!» На стуле стояла рамка из красного дерева с бронзовыми уголками.

— То что ты хотела! Начало века, чудесное дерево и главное — размеры точно совпали с твоими «пионами». Он оглянулся и долго смотрел на пустую стену. — А потом, растерянно моргал, рассказывал, как метался по букинистическим лавкам, пытаясь продать тома своей энциклопедии.

Представляешь, у Дорю мне говорят: «Как обидно, только что дама купила у нас как раз отсутствующие тома».

— Да, в бедности есть своя прелесть. Бедность — плодоносная почва для сюрпризов и маленьких радостей… Так легко порадовать нищего… Эн умолкла, но не стала перебивать. Рассказ сестры, действительно, звучал по-новому, лишившись помпезного глянца.

На третьем году брака я забеременела. Мне было двадцать восемь и чувствовала я себя не блестяще. Страшно утомлялась, взбираясь на пятый этаж, чуть не теряла сознание от запаха красок, злилась на чрезмерно заботливого мужа. Все думала — рожаю не от того человеке, не вовремя, не способна стать ни любящей, ни обеспеченной матерью. — в общем — не испытывала никакой радости от приближающегося события и не могла смотреть на светящегося тихим счастьем Хантера. Оказалось, у меня очень низкий гемоглобин. За месяц до родов доктор, благоволивший нашему семейству, устроил меня в специальный санаторий. Прелесть заключалась в том, что домик — не больше традиционной альпийской гостиницы их тех, где над входом вывешивают оленьи рога, находился в горах. А продуктами пациентов обеспечивала семья фермеров, доставляла ежедневно свежайшие сливки, сыры, яйца. По тем временам для нас это была большая роскошь.

Не стану вдаваться в описание этого пер?????? хотя он стоил того. В восьми комнатах постоянно жили полтора десятка старушек, а нижний этаж занимали приезжающие на пару недель будущие матери. Все из малоимущих семей и с какими-то проблемами в здоровье. Старушки подобрались разные — кто «из бывших», кто совсем прост — из рабочей городской бедноты. Одна дама вызывала больше всего сплетен и любопытства. Не знаю как, но Иоланда Мориц ухитрялась ежедневно выходить к завтраку с идеально уложенными седыми буклями. Она одевалась в теплые шерстяные вещи, но обязательно закалывала воротник блузки изящной брошью, не забывая о кольце и серьгах в том же стиле. Никогда к малахиту не одевался, например, оникс. Но предпочтение все же отдавала бриллиантам. Говорили, что это лишь искусные стразы-копии тех драгоценностей, что некогда хранились в сейфе баронессы Мориц, но давно распроданы её детьми.

Баронесса носила синее пелене и не выпускала из рук тросточку она была абсолютно слепа.

С электрическом в этом альпийском домике частенько случались перебои, и тогда все собирались в гостиную. Старушки грелись у камина это был конец февраля, занимаясь рукоделием. Беременные, сидя за столом при свечах, тихонько жаловались на своих мужей и злющих свекровей. Я, натянув на пяльца холст, пыталась вышить гладью одуванчики. Именно эту вышивку я собиралась вставить в купленную Хайнером раму и повесить над кроваткой новорожденного.

В тот вечер завывала вьюга, в углах комнаты прятались тени: казалось мы несемся над миром на потерявшемся, сбившимся с курса паруснике.

Старухи начали петь. Вначале едва слышно, потом все громче, стройнее. Конечно, они репетировали здесь уже не один год и протяжная баллада об уехавшем а высокие горы рыцаря, тронула меня сильнее, чем хор в опере.

«Уехал верный рыцарь мой пятнадцать лет назад. И на прощанье я ему заворожила взгляд. В край бурных рек и синих гор направил он коня. Во всех красавицах с тех пор он узнает меня.»

Я обмирала, уверенная в том, что где-то на краю света, глядя сквозь очередную подружку, Грег видит мое лицо…

Баронесса Мориц вдруг поднялась и пошла к дверям, без тросточки, выставив вперед руки. Казалось, она увидела кого-то и распахнула объятия. Я замерла — слепая дама, на натыкаясь на мебель, шла прямо ко мне! Я вскочила, убрала с дороги свой стул, освобождая проход. Старуха повернулась, словно видела меня. Прижавшись спиной к стене, я затаила дыхание. Сухие пальцы в искрящихся перстнях коснулись моего выпяченного живота.

«Здесь темно. Света! Необходимо побольше света…» Мне казалось, поблескивающие чернотой стекла пенсне «смотрят» прямо в мои глаза. «Откройте окно, деточка, утреннее солнце такое розовое!.. Оно помогает выжить». Баронесса загадочно улыбнулась, словно сказала нечто, понятное лишь нам двоим.

На следующий день, забрав свой чемоданчик, я села в сани фермера Пауля и уехала в городок Алкен. До Вены меня довезла электричка. Когда я прошла осмотр в клинике, оказалось, что с гемоглобином все в порядке. В марте я благополучно родила Антонию.

— Да у тебя и сейчас кровь как у девушки. Не то, что у меня сплошные??????????

— Ты аллергична, Ди. После цветущей Испании трудно дышать северной пылью.

— Ты когда-нибудь изменяла Родриго?

Да замялась: — Пару раз…