– Да уж, простая задача! Что они там писали в таких количествах?

– Это тебя надо спросить, что вы пишете в своих соцсетях в таких количествах. Ей было двадцать шесть, ему – тридцать.

– Generation «пи-пи-пи»… – заключила Виктория, и в этот раз цитата попала в точку: мужчина прыснул со смеху, несмотря на то что это снова был Пелевин, известный своей неизвестностью широким читательским массам.

– У меня нет страниц в социальных сетях, – продолжала она безразлично, явно заходя на второй виток торга.

– Придется завести, – прогудел голос уже в коридоре.

– Мне понадобится время, чтобы освоиться, – не меньше месяца на все про все.

– Неделя, – коротко ответил голос из «танка».

– Месяц, – отчаянно торговалась Вика.

– Генерал сказал…

– Пусть тогда генерал и экспертизу пишет. – Теперь она пересела на собственного бронированного конька под названием «штучный специалист».

– Две недели, Вик, максимум. Давай уж, поднатужься, у тебя же другого сейчас ничего нет. А я прослежу, чтобы ни прокуратура, никто больше тебя не трогал все это время.

– Попробую, – кисло изрекла она, отступая на прежние позиции.

– На. – Вика швырнула мне за перегородку мои трико. – Ты давно проснулся, я в курсе.

– А что это был за мужик? – спросил я, быстро одеваясь.

– Борис из Следственного комитета, – крикнула она, включая воду в ванной, и прошлась туда-сюда, громко стуча пятками, будто на них внезапно обрушились десять дополнительных атмосфер. Это был недвусмысленный намек на то, что мое сегодняшнее свидание с Морфеем окончено.

– Новый? – спросил я, имея в виду следователя, когда она вернулась с полотенцем на голове. – Это я у них новый, – проговорила Вика, вздохнув. – А он следователь по особо важным делам. По убийствам там всяким, маньякам и террористам… Я с ними не работала никогда. Совсем с глузду двинулись, не иначе.

Однако она не получила моего сочувствия. Я был взбудоражен всеми этими жуткими подробностями про кляп, пояс и все остальное, смутно вспомнился репортаж по городским новостям про двойное убийство в элитном районе, но таких деталей журналистам обычно не сообщают.

– Как думаешь, зачем несколько раз вставлять и вынимать кляп? – перевел тему я.

– Ну, а ты мозгами пораскинь.

– Не знаю. Кляп не мешает убить человека.

– Нет, не мешает. Но мешает кое-чему другому.

– Кричать?

– Теплее.

– Говорить?.. То есть, ты считаешь, что преступник хотел, чтобы жертва что-то сказала?

– Вряд ли от нее требовали пения а капелла, – усмехнулась Вика, отжимая волосы в полотенце.

– Думаешь, девушка что-то знала?

– Может, знала, может, наоборот, не знала, – пожала плечами Виктория. В тусклом утреннем свете она была похожа на сказочную русалку с бледной фарфоровой кожей и синими пейзажно-васильковыми глазами, почти черными сейчас.

– Здесь интересно, что убийство личное, – продолжала она. – И именно девушка была главным объектом убийцы. Ее убили второй, ее хотели выслушать. К тому же она не кричала по какой-то причине, когда кляп вынимали. При этом девушка была жива.

Она выпустила из полотенца отдавшие влагу волосы, которые тут же разлеглись по ее плечам слипшимися прядями.

– Что это значит? – никак не мог сообразить я.

– Это значит, что она говорила с преступником. Только, видимо, сказала не то, чего тот ожидал, или, как вариант, не сказала.

– А муж?

Виктория закатила глаза, демонстрируя, что я спрашиваю не о том.

– Ну вот почем я знаю! Если цель преступника была остаться с девушкой и выслушать ее, то мужа вообще, может быть, заодно убили. А может быть, он сопротивление оказал…

– Но тогда это точно твоя специализация – речь, – заметил я.

– Это специализация телепата, – иронично сощурилась Вика. – Я не знаю, что думал преступник и что не сказала жертва. Я не телепат.

– А переписка?

– Вообще ума не приложу, что они там хотят найти. Не думают же они всерьез, что паре кто-то в Фейсбуке угрожал или где там еще – в Инстаграме? Глупость!

– Неинтересно?

– Не особо. Еще и не вовремя, сам знаешь, не до них мне сейчас, – отозвалась Вика уже с кухни.

– А почему согласилась?

– Это жизнь, – театрально вздохнула она. – Если б я могла просочиться в другую реальность, поверь, я бы просочилась.

Пока она готовила завтрак, я своими глазами увидел ту крепкую руку, которая держала ее в этой реальности, мешая «просочиться». Это была рука начальника Следственного управления Следственного комитета города, которая размашисто и уверенно вывела на пухлой папке: «ВИКТОРИИ АЛЕКСАНДРОВНЕ БЕРСЕНЬЕВОЙ. СРОЧНО!».

До этого дня я ходил с длинным светло-русым хвостом, который кудрявился и завивался, как ему вздумается, но, когда я завтракал, Вика вдруг задумчиво намотала мой хвост себе на палец и категорично заявила:

– Сегодня ты идешь со мной!

Я привык ей доверять и ничуть не встревожился, когда она припарковалась возле салона красоты, эффектно блиставшего идеально чистым керамогранитным крыльцом и сладкой до слипания отдельных частей тела вывеской «Мармелад». Сопротивляться было поздно. Она попросила посадить нас рядом – без разделения на мужской и женский зал, и тут же, как по мановению волшебной палочки, по соседству с ее креслом возникло еще одно, в которое моментально пристроили меня.

– Желание клиента – закон, желание VIP-клиента – Евангелие, – широко улыбалась менеджер зала, дама лет сорока, с густо накрашенными, как будто куском угля, бровями, видимо, чрезвычайно модными, потому что дама приподнимала их многозначительно и очень бережно. Отштукатуренные и нарумяненнные щеки должны были, по всей видимости, создавать образ молодости и здоровья, а приторно ласковая улыбка – гостеприимства. Интересно, сколько же времени Виктория проводит в этом салоне, если ее тут так принимают? Страшно даже представить, сколько!

В черной парикмахерской накидке, фиксировавшейся на шее, я был похож на католического священника. Досадуя на выступивший румянец, я показал глазами на эту нелепицу в зеркале. Я не привык к таким местам и выглядел глупее некуда.

– А смысл? – спросил я как можно более хладнокровно.

И получил ответ:

– В хорошей прическе на голове смысла иногда больше, чем в самой голове.

– Тебя не смущает, что с живым человеком обращаются, как с той-терьером? – упорствовал я, разглядывая примеры модных, условно мужских стрижек в рамках над зеркалом.

– Не ворчи, – сказала Вика, не поднимая головы от каталога разных парикмахерских чудес, и я понял, что, коль скоро позволил затащить себя сюда, надо просто не подавать виду и быть начеку.

– Они были больны, по-моему… на голову, – вдруг сказала Вика.

– Еще бы!

Я повеселел, думая, что она имеет в виду дизайнеров и парикмахеров, но я ошибся.

– Я про этих мужа с женой. Про убитых, – уточнила она. – Пока ты собирался, я успела просмотреть переписку.

– И что?

– Представляешь, они всю свою жизнь выкладывали на обозрение в социальных сетях.

– Сейчас многие так делают.

– Я заметила. Как это называется? Навязывание миру своей ничтожной персоны?

– Это называется «дружить» в современном понимании.

– Дружить, дружить. – Она несколько раз перекатила слово во рту, словно пробовала его на вкус.

– Нехватка времени, – пояснил я.

– Может быть, – протянула Вика. – Но зачем писать человеку в социальной сети, если живешь с ним в одной квартире?

– Не знаю, но многие так делают.

– Нет, даже не это странно, а то, что они пишут личные сообщения на так называемой «стене», то есть на всеобщее обозрение: «Дорогой, спасибо за вечер!» И ответ там же, на стене: «Ты была просто восхитительна, любимая!» Это что такое?