***
Крис позвонил часа через три-четыре, сообщив мурлыкающим голосом, что Гео в душе, все у них «апупенно» и вообще, начинается медовый месяц. Искренне порадовавшись за друзей (оказывается, Билл еще на днях вызывал Гео в школу на перемене, чтобы поговорить, и основательно промыл Листингу мозги, относительно его натуральности и того, что это лечится, и нет в этом лечении ничего смертельного), я усмехнулся, глядя на надутого и зацелованного Билла. Ага, значит, от соперника он задумал избавляться даже не сегодня, а практически сразу, как только Крис начал свой спектакль. Мило-мило-мило… Бл*, у меня передоз умиления и радости сейчас будет. И опять хочется тискать подкидыша, но у него итак уже довольно потрепанный вид (Да, я его уже тискал). Ехидно ухмыляюсь, решив немного позлить свое чудо (Хотя, не особо надеясь на успех. Даже обижалось оно крайне мило и неумело, что уж говорить про злость?).
- Ревнуешь, значит?
Покраснело у Билла все, что можно. И что нельзя – тоже. Честно, казалось, даже шелк черных, взъерошенных моими стараниями, волос отливает алым, как и серенький свитер, в который было закутано тонкое тельце.
- Да. И что?
Оп-па. Неожиданно. Черт, Билл - ты самое уникальное существо на планете. И не факт, что только на нашей.
- Пошли гулять?
Билл удивленно посмотрел на меня (Ну, да, а чего ты ждал? На вопрос ответил честно, спалился на кухне тоже конкретно так. Все, допрос окончен), после чего, уже скептически – в окно. Ага, именно, Билли. Там опять бушуют ветра, и тебя опять будет сносить, ты опять будешь тихо материться на русском и цепляться за меня, но дождя нет и даже не особо холодно, да и закутаю я тебя на совесть, так что отказаться ты не можешь. Билл еще раз, но уже обреченно взглянул на меня, после чего опустил ненадолго взгляд, чтобы в следующий раз посмотреть уже… Ехидно? А он и ТАК умеет?? Я в шоке. Что ты задумал, малыш?
П*здец. Это мстя! Самая жестокая мстя на свете!
Билл накрасился. Он охрененно накрасился и нацепил не пойми откуда взятые (Кажется, подаренные еще тем самым Крисом, которого, не будь я ему так за все благодарен, я бы когда-нибудь все же закопал) невозможно обтягивающие, вызывающие и сексуальные шмотки, неизменные, но шипастые в этот раз напульсники и кучу металла, по ошибке названного бижутерией. И все это моему подкидышу невероятно шло. Короче, я закапал весь пол слюнями, плюнул на потерянную челюсть и поплелся вслед за Биллом, который теперь наотрез отказался оставаться дома, когда я его ТАКОГО уже вообще не хотел куда либо пускать.
Уже сбившись со счета, сколько кобелей и сук успело взглядом пои… коснуться МОЕГО мальчишки, я сам шел и тихо материл и успокоившийся ветер, и свою дурную голову, и Криса, научившего Билла краситься, и самого Билла, который.. Нет слов, бл*! И все это на русском, и пох, что я его не знаю.
Билл же шел, довольный и собой, и жизнью, время от времени бросая на меня свои неизменно невиннейшие взгляды.
- Ну, ничего, мой хороший. Вот домой придем, и я тебе покажу, как над братиком издеваться. Ты у меня неделю сидеть не сможешь.
Судя по загоревшемуся, но смущенно опущенному взгляду, Билл понял, что я его явно не лупить собрался... Он взял меня за руку, как и всегда, совершенно не смущаясь того, что мы парни, что вокруг люди. Он не смущался того, что любил меня. Никогда. А я… а что я? Я просто был счастлив.
Эпилог
(Ну, вот и все... Спасибо всем, кто читал, надеюсь, Вам понравилось хоть что-то!:)
Эпилог.
Я сидел на краю постели и рассматривал Билла. Мой подкидыш, он уснул, пока я был в душе.
Такой расслабленный, милая, спокойная улыбка, и золотистый свет небольшой лампы, греющий лучами усеянную созвездиями бархатную кожу худенькой спинки. Мой маленький ангел, спустившийся на землю, перенесший много боли, не забывавший, а все это время помнящий все свои страдания, которые он упорно ото всех скрывал, и которые мне поведал его болезненный бред. Тоненькое, слабое существо, оказавшееся невероятно сильным, сумевшее не сломаться и даже излечить меня от собственной глупости и добровольно-сволочного одиночества. Полюбивший меня человечек, так и не научившийся обижаться, а потому и не простивший – нечего. Не доверяющий мне, но согласный быть со мной, потому что без меня – не может. Как и я уже без него. Ты поверишь, мой маленький. Такой, как ты, обязательно поверит. А я докажу.
Замечаю на тоненькой шее грубую цепочку, но мальчик спит на животе, и я не могу убедиться, что это.
Билл вздыхает во сне, и черные реснички начинают дрожать, а столь любимые мною кофейные глаза распахиваются. Ты чуть поворачиваешь голову и смотришь на меня, едва заметная улыбка становится еще шире, еще теплее, а эмоций во мне столько, что я сейчас либо разрыдаюсь, что уж совсем мне не свойственно, либо…
- Билл, я тебя…
Не успеваю договорить, как ты подрываешься с постели и прикасаешься пальчиками к моим губам, не давая сорваться столь важному и абсолютно пустому, по сравнению со всем, что я испытываю, слову.
- Не надо, Том. Не говори ничего. Я знаю. Я уже слышал. Но я не верю словам. Поэтому, не говори ничего. Я хочу… чувствовать…
Замираю, растворяясь в любимых глазах и тихом шепоте, а Билли отрывает руку от моего лица, берет ею мою ладонь и поднимает ее к своей груди. Нащупав холодный металл на горячей коже, опускаю взгляд. Медальон. Мои часы. Я отдал их малышу сразу, как только он поправился. Я хотел показать, что вот они, символ того, что мы с ним вместе, они не стоят, идут, а значит… Билл промолчал тогда. И одел их только сейчас. Он надел их!
Как же ты прав, мой мальчик. Слова не нужны, они лишние. Мы можем соврать, но мы не можем не чувствовать. Я люблю тебя. Это просто слова. Я не могу без тебя – это ты и так поймешь, если еще не понял.
Я не знаю, сколько нам отведено времени. Я не знаю, будем ли мы жить долго и счастливо. Я не знаю, вынесут ли родители того, что мы не можем скрывать своих чувств.
Не знаю, как долго ты будешь смущаться, когда я целуя тебя, сидя перед камином в отеческом доме, как именно будет улыбаться мама, и что будет ворчать отец, сколько подзатыльников мне отвесит, пряча счастье за своих детей.
