<p>
- Тактика, - сказал Женька, посмотрев на свои часы.</p>
<p>
- А что все-таки случилось, товарищ майор? – спросил по дороге в учебный корпус Строгин.</p>
<p>
- Да понимаешь, я и сам толком всего не знаю… говорят вскрылся какой-то антисоветский заговор и в нем вроде бы участвовали дети высокопоставленных партийных работников, исполкомовцев, милиции, вот и наш Пахоменко пострадал именно из-за этого… Вы понимаете, что могло произойти с вами, если бы хоть на чуточку были виноваты?! Лучше и не думать даже!</p>
<p>
</p>
<p style="margin-left:159.75pt;">
* * *</p>
<p>
</p>
<p>
Вскоре все улеглось, страсти остыли, разговоры сменили тему. Мы почти забыли и случай, и даже то, что раньше училищем командовал не Анверов, а кто-то другой. Впрочем, оно и понятно. Начальник училища далеко, а непосредственные командиры близко и вот их-то никто не менял, их требования оставались почти неизменны. Нововведения, установленные новым начальником училища, быстро превратились в каждодневную рутину, впрочем, кардинально они не отличались от прежних, мы быстро свыклись с ними и уже больше не обращали на них никакого внимания. Жизнь вошла в свое привычное русло. Неделя проходила за неделей сменяя предыдущую и ничего в нашей жизни не меняя. Пролетел январь, наступил февраль. Тоже ничем не примечательный месяц, кроме, пожалуй, одного дня.</p>
<p>
В феврале намечался праздник, который по традиции отмечали все курсанты выпускного курса. Праздник или просто знаменательный день, назывался «Днем зачатия». Суть его была в том, что впрочем итак всем известно. Человек рождается через девять месяцев после оплодотворения яйцеклетки женщины. Мы знали, что выпуск в том году планировался как обычно в двадцатых числах октября. Соответственно октябрь минус девять месяцев получалось двадцатое февраля. Вот именно двадцатого февраля и зачинались мы, как офицеры советской армии. Потом нам предстоял день, отделяющий от первого офицерского звания ровно на сто дней. Его именовали «сто дней до приказа».</p>
<p>
Но самым почитаемым все же был день зачатия. То ли потому, что именно зимой посреди скуки и обыденности сильнее хотелось выпуститься во взрослую жизнь, то ли потому что только он имел хоть какой-то ритуал и требовал его соблюдения, не знаю, но его мы все ждали с особым чувством.</p>
<p>
Двадцатого февраля с утра ничего особенного не происходило, если не считать того, что все тщательно выбривались, подшивали не просто свежие, а исключительно новые подворотнички, начищали сапоги и медные бляхи на ремнях до яркого блеска. В общежитии с утра чувствовалось некое напряжение, торжественность и возбуждение. Мы представляли себе свидание с любимой женщиной, которая и принесет нового офицера в своем подоле. Осмотр личного состава, вот уже почти два года не производящийся вопреки требованиям устава в этот день проводился с особой тщательностью. Сам Строгин ходил между шеренгами и осматривал внешний вид четверокурсников своего взвода. Мы же покорно, словно какие-нибудь новобранцы подыгрывали ему. Конечно это была игра, правила которой соблюдались беспрекословно всеми. Даже дежурный офицер, бывший курсант исполнял положенную ему роль.</p>
<p>
Потом был неизменный завтрак и развод на занятия. На плацу комбат делал вид, что ничего особенного не происходит, но фраза, выкрикнутая им между обычными наставлениями, говорила о том, что все офицеры знали об этом дне и с опаской ожидали его наступления, а вернее даже вечера и ночи.</p>
<p>
- Предупреждаю четвертый курс, ибио ма, никаких празднований со спиртным! Офицеры буду контролировать вас! Тех, кто попадется ибио ма, отчислим! Это требование начальника училища!</p>
<p>
Конечно они были не в состоянии отменить этот день, поэтому угрозы и предупреждения сыпались со всех сторон. Не знаю, как другие, но мы, пойманные на третьем курсе за пьянку, даже и не собирались отмечать день зачатия спиртным, а вот все остальные атрибуты праздника нами соблюдались неукоснительно.</p>
<p>
Двадцатое число выпало на будний день и даже не на среду, когда у нас было увольнение по причине банного дня, поэтому в этот день выхода в город у нас не планировалось, конечно кроме женатиков, уходивших в увольнение каждый день.</p>
<p>
Занятия проходили в штатном режиме. Наведения через АСУ в учебном центре наводили на всех скуку. После реальных выполнений упражнений с настоящими летчиками, имитация всего и всех казалось детским лепетом. Правда, развлекались мы на таких занятиях, как могли дурачились. Курсант подыгрывающий и исполнявший роль цели – противника, говорил на ломаном английском языке или ломал русский. А тот, кто озвучивал нашего перехватчика дурачился по-своему.</p>
<p>
- Земля, я полсотни пятый, - кричал он в микрофон, - цель вижу, враг пытается уйти, но не уйдет! Стой проклятый басурманин!</p>
<p>
- Ноу! Ноу, ай эм гуд! Нихт шизн! – кричал в трубку непрошенный гость.</p>
<p>
- Врешь! Не уйдешь! Разрешите сбить цель?</p>
<p>
- Разрешаю, цель по курсу выше две! – командовал штурман.</p>
<p>
- Ракеты ушли мимо! Разрешите применить таран?!</p>
<p>
- Вперед!</p>
<p>
И все было в таком духе, если преподавателя рядом не было. После обеда мы отсидели на «сампо», после которой потянулись в общагу. Там все разбрелись по своим комнатам, а вскоре этаж превратился в обыкновенный повседневный улей. Туда-сюда по коридору сновали полураздетые курсанты, дверь умывальника хлопала, возможно, чуть чаще обычного, да запах табака стоял чуть сильнее, чем раньше. Ничто не изменилось в тот день. Время тянулось, правда, казалось, что еще дольше вчерашнего.</p>
<p>
Мы сидели в комнате и гоняли чай, заваренный, как всегда в трехлитровой банке. К чаю у нас ничего не случилось и кроме кускового сахара жизнь подсластить было нечем. Стас пил и одновременно читал, Вадька уделил все свое внимание только чаепитию. Бобер только и успевал сделать пару глотков, а потом выскакивал из комнаты, оставляя нас на пару минут без своего присутствия. Разговор наш струился вяло и лениво. Темы быстро заканчивались, а на новые не хватало ни сил, ни желания. Все больше мы молчали, и только негромкие звуки, втягиваемого во внутрь, горячего чая нарушали тишину комнаты.</p>
