— Позвать ко мне дочерей, — тотчас же вскричала царица.

Немного спустя те явились пред матерью Солнцем.

— Которая из вас, забыв стыд и страх, обнималась сейчас с Месяцем?

Обе Звезды переглянулись с удивленным лицом, но ни одна из них не проронила ни слова. Почувствовав на себе бросаемые девами исподлобья гневные взоры, Стрибог смутился и, поспешно распрощавшись с царицею, скрылся.

— Я выучу вас отвечать, — восклицала в гневе мать Солнце. — Идите сейчас в светелки свои и не смейте оттуда никуда выходить… Как только вернется Месяц, немедленно позвать его ко мне, — приказала она испуганно слушавшим слугам.

И когда в убранную красным золотом дверь, бесшумно ступая сверкающими кривыми туфлями, вошел светозарный Месяц — сдерживая сердце свое, обратилась к нему царица Солнце:

— Где и с кем проводил ночь, ты, кого я считала так долго единственным другом?!

Побледнел царь Месяц, но, соблюдал спокойствие, ответил:

— Ночь принадлежит мне, царица, как тебе — день, и я не обязан докладывать тебе о каждом мной сделанном шаге.

Распалилась гневом мать Солнце, вскочила с трона и воскликнула такие слова:

— С которой из двух моих дочерей ты мне изменил? Говори сейчас, или ты жестоко раскаешься!

— Угрозы твои мне не страшны, — отвечал Месяц. — Вольной волею я живу у тебя во дворце, вольной волею гуляю всю ночь с кем хочу по небесным полям.

— Отвечай: кого из моих дочерей обольстил ты своим темным лицом и сладкою речью? — настаивала царица.

Месяц стоял, не отвечая ни слова. Да и трудно было ему что-либо ответить. Каждую ночь, когда он выходил из златоверхого терема супруги на ночной свой объезд темного неба, то одна, то другая из падчериц Звезд выбегала его провожать, и Месяц обыкновенно не мог удержаться, чтобы не приласкать юной царевны. А теперь царица-жена спрашивала, кого он обольстил. Кажется, последнею была Утренняя Звезда, хотя она так похожа на Вечернюю, что всегда возможны были обман с их стороны, или ошибка — с его, и бледноликий царь в сребротканой одежде никогда наверно не знал, которая из двух его падчериц приходит расточать ему ласки, а равно одна или обе… Все это мешало ему отвечать, и он нерешительно попытался уклониться от прямого ответа.

— Разве я должен тебе сообщать имена всех тех, кого я любил или люблю? Ведь и ты не одного меня только ласкала, и далеко не всем детям твоим прихожусь я отцом.

— С тех пор как ты стал называться супругом моим и жить у меня в терему, ты не должен был знать никого, кроме меня! Запирательство твое тебе не поможет. За то, что ты обольстил одну из моих дочерей, я накажу тебя так, что ты никогда не забудешь.

С этими словами выхватила царица Солнце у одного из стоявших близ трона, одетых в белое, гридней огнепылающий меч и сильным ударом рассекла лицо своему изменнику-мужу.

— Гоните его со двора моего! — кричала она в яростном гневе.

Золотыми помелами погнали Месяц с Солнцева двора прислужницы-звезды. И долго скитался он с окровавленным лицом по пустынному небу.

Украдкой от матери и тайком друг от друга пробирались утешить изгнанника его юные падчерицы. Вечерница и Утренница лечили рану его и радовались, видя, что та заживает.

Время от времени царица Солнце, надеясь, что Месяц раскается, призывала его к себе в терем, не выпуская его оттуда порой по неделе. Целые ночи, переходя от ласки к угрозам и от поцелуев к словам, выпытывала она у своего изменника-мужа имя разлучницы-дочери.

Но Месяц по-прежнему не мог решить, с кем его видел Стрибог, а потому на все расспросы жены, как и раньше, упорно молчал.

Ой вы, славные гости заморские, вы, честные бояре новгородские, расскажу вам сказочку занятную, про Жар-птицу царевну прекрасную. Был я, как вы, именитым купцом, торговал и с Ганзой, и с фряжской землей, а случалось, и далее хаживал.

Снарядил я раз червленый корабль, волнорез крутобокий, белопарусный, нагрузил товаром Нова-Города: сладким медом, белым воском, скатным жемчугом, соболями и лисицами бурнатыми. Поплыл я за море полуденное, к дальним берегам индийской земли.

Подул на море полуночный ветер; подымал он на синем жестокую жестокую бурю. Взбушевала, разыгралась пучина морская.

Поглотила она мой червленый корабль, и кто был на нем — все пошли на дно. Только я один на берег выплыл….

Поутру, себе пищи промышляючи, взобрался я на высокую гору; посмотрел кругом — одно море видать.

Походил по горе я серокаменной; вяжу, на утесе большое гнездо. В нем сидят на пуху пять голых птенцов; каждый ростом с гуся годовалого. В гнезде сидят, пищат, есть просят.

— Вот где, — подумал я, — готов мой обед. Да стало мне вдруг жалко их матери. Она плакать будет. Богу жаловаться. И от тех ее слез не будет мне счастья… Вижу тут, ползет к ним черная змея, гадина злая, прожорливая. Хочет она жалить тех птенцов, досыта сосать их теплую кровь.

Выбирал я камень поувесистей. Что есть силы кидал в злую гадину. Попадал тем камнем ей в голову. Вышиб дух из тела змеиного. Она пала вниз, не шелохнется.

В те поры потемнело небо ясное: словно тучей солнце заслонилося, сильным ветром обдало всего меня.

Подымал тут кверху я голову. Вижу, птица с поднебесья спускается. По пять сажень крыло каждое… А сама в когтях осетра держит.

Опустилась птица к самому гнезду. Увядала птица мертвую змею и воскликнула голосом человеческим:

— Спаси тебя Бог, добрый молодец, за то, что сберег моих детушек! Зовут меня Черногар-птицей. Здесь живу я на острове каменном и кормлюсь по Божьему велению во зеленых водах Окиян-моря. За услугу же твою, добрый молодец, как умею, тебе воздам-заплачу… Расскажи мне только, как попал ты сюда?

Отвечал я Черногар-птице таковы слова;

— Был я в Нове-Городе честным купцом, именитым гостем, корабельщиком. Снаряжал я товаром червлен корабль и поплыл на нем в сторону полуденную, к дальним берегам индийской земли. Разыгралась, взбушевала пучина морская: поглотила она мой червлен корабль. И кто был на нем все пошли на дно. Только я один на берег выплыл… И молю теперь тебя Черногар-птица, коли верно мне хочешь за добро отплатить, — ты снеси меня, птица, на родину, в землю русскую, к Великому Нову-Городу; только дай мне сначала попить-поесть.

И сказала мне Черногар-птица:

— Чего ж тебе дать — не придумаю. Привередливы вы, крещеный народ, — не едите сырым мяса рыбьего; а на острове моем ничего не растет. На соседний остров нам не след лететь. Живет на том острове Стратим-птица. Больно та птица на людской род сердита. Чуть забелеют вблизи паруса, сейчас она с острова — бух в море и начнет в воде биться-полоскаться. Разыграется от того ее полосканья пучина морская и затянет корабль на самое дно.

На другом острове живут три сестры лиходейки. Ноги с крыльями у них, как у пернатых птиц, остальное же тело человеческое. Заманивают они к себе корабельщиков — заморских гостей и никто живой от них не ушел… Нам с гобой и туда не расчет лететь…

Есть на Окиян-море еще остров. Владеет тем островом Жар-птица. С вечера она прилетает, поутру прочь улетает. Целый день ее остров без призору стоит. Растут у ней в саду индийские смоквы, наливные яблочки румяные; вишни, орешенья там без счету…

На тот остров я и снесу тебя. Ты кормись там весь день вплоть до вечера. А когда прилетит к ночи Жар-птица — схоронись от нее в зеленых кустах. И что бы ты ночью ни видал, ни слыхал — берегись, добрый молодец, на глаза ей попасть! Поутру же, когда улетит прочь Жар-птица, — выходи из кустов на морской берег. Я тебя подхвачу и с собой понесу… А как встретим в море попутный корабль — накажу корабельщикам тебя домой отвезти. Сама же в Нов-Город не могу лететь. Пути мне туда больше трех недель. Пока летать буду — дети с голоду помрут.