— Ты хочешь сказать, что Серафим и его влиятельные кореша размажут нас по стенке?
Многоопытный начальник МУРа только вздохнул на это.
— Что ж, может, ты и прав, — вынужден был согласиться с ним Турецкий. — И в то же время… Думаю, этот самый Серафим далеко не дурак, чтобы не почувствовать начинающуюся вокруг него возню, и он может просто залечь на дно, пока пресса не угомонится относительно смерти Фокина. Ну, а чтобы развалить уголовное дело… Господи, да мне ли тебе говорить, как просто все это делается!
Генерал Яковлев знал и поэтому вынужден был промолчать на выпад Турецкого. Наконец спросил раздраженно:
— Ну и что ты предлагаешь? Только предупреждаю сразу, о разработке Серафима забудь.
— Уже забыл, — буркнул Турецкий. — А вот насчет того, что я предлагаю, давай поговорим…
Глава 17
Сообщение, озвученное по телевизору в программе «Петровка, 38», было коротким, лаконичным и в то же время должно было сыграть роль палки, брошенной в осиное гнездо.
«В Борисовских прудах был выловлен труп молодой женщины, с признаками сексуального насилия. Можно предполагать, что это Станислава Кукушкина, семнадцатилетняя фотомодель, не вернувшаяся домой после очередного показа на подиуме. Сейчас уже никого не удивить сексуальным порабощением девочек, решивших посвятить себя модельному бизнесу, но то, что произошло с этой липецкой девочкой, решившей покорить Москву, вынуждает говорить о том, что этот вид преступления, за которое в законопослушных странах дают пожизненное заключение, тогда как в России порой невозможно даже возбудить уголовное дело, не говоря о том, чтобы довести его до конца, приобретает все более страшные очертания.
Эта девочка сначала была изнасилована, а затем убита профессиональным ударом в основание черепа. И уже после этого, видимо, для того, чтобы скрыть следы этого страшного преступления, труп был вывезен в район Борисовских прудов и утоплен с грузом на ногах.
Ведется расследование».
Александр Борисович выключил телевизор, к которому в последнее время стал питать особое отвращение, и, не скрывая своего удовлетворения, повернулся лицом к жене.
— Что скажешь?
Ирина Генриховна неуверенно пожала плечами.
— Впечатляюще, но…
— Что?
— Боюсь, что заряд может оказаться холостым.
— Не понял.
— А чего тут понимать? Эта пуля рассчитана на то, чтобы заставить Серафима активизироваться? Но где гарантия того, что эта информация вообще дойдет до него? Да я рупь за сто даю, что он даже знать не знает о программе, которая вещает с Петровки, не говоря уж о том, что он смотрит ее по телевизору.
— Может, и не смотрит, — согласился с ней Александр Борисович. — Но то, что ее регулярно смотрит Чистильщик, а возможно, что и вся его команда — в этом я не сомневаюсь. И то, что Чистильщик тут же доложит об этом своему хозяину, в этом я тоже не сомневаюсь. Как не сомневаюсь и в том, что главный источник опасности для себя Чистильщик видит в «Глории».
— Ой ли, господин Турецкий! — хмыкнула Ирина Генриховна. — Не переоцениваете ли вы себя?
— Нет, — скромно потупился Турецкий. — Я даже не сомневаюсь в том, что он уже успел навести о «Глории» кое-какие справки и должен будет констатировать, что если его хозяин, то есть Серафим, в состоянии развалить на уровне районной прокуратуры подобное уголовное дело, то репутация «Глории» заставит его предпринять кое-какие действия.
— То есть, Яковлев все-таки пошел на то, чтобы сделать нас подсадной уткой? — без особого энтузиазма в голосе уточнила Ирина Генриховна.
— Ну-у, не совсем, конечно, так, но…
— Ладно, Турецкий, не напрягай мозги, — усмехнулась Ирина Генриховна, — и без того все понятно. Только учти, Турецкий, мне хотелось бы и с внуками когда-нибудь понянчиться.
Утром следующего дня на стол капитана Трутнева легла распечатка телефонного разговора, имевшего прямое отношение к «Петровке, 38». Неизвестный, судя по всему сам Чистильщик, видимо, не очень-то благоволил к мадам Глушко, видя в ней источник опасности себе любимому, и поэтому был не особенно с ней любезен.
«Телевизор, надеюсь, смотришь?» — без каких-либо экивоков спросил он.
Она, видимо, сразу же узнала звонившего по голосу.
«Допустим. А что?»
«Петровку» вчера смотрела?»
«Времени нет на всякое говно глаза пялить».
«А зря. Надо бы иной раз и к говнецу приложиться, тем более, что сама в нем по уши завязла».
«Ну, не тебе, положим, об этом судить. Говори, чего вдруг позвонить надумал?»
«Надумал… дерьмо собачье».
«Ты бы того… слова подбирай».
«Сейчас ты у меня сама слова подбирать будешь. Труп всплыл!»
Глушко даже не уточнила, чей. Только и того, что спросила:
«Где?»
«Все там же, на прудах».
«И… и что?»
«Ментовская контора на ушах стоит».
«И… и что… Стаська?»
«Да, твоя Кукушкина. Видимо, уже прошло опознание».
«Но… но как они могли на нее. выйти?»
«Могу только догадываться».
«Петровка?»
«Не похоже».
«Тогда кто же? Насколько мне известно, все концы были обрублены».
«Видать, не все. Впрочем, я догадываюсь, кто».
«Прокуратура? Городская?»
Видимо, в силу каких-то причин звонивший не очень-то спешил раскрывать свои карты.
«Чуток попоздней скажу, когда хрусты понадобятся».
«Какие еще хрусты!» — видимо возмутилась Валентина Ивановна. — С тобой же Серапион полностью расплатился».
Она впервые обозначила имя своего клиента, и это была удача, о которой майор даже помышлять не мог.
«Так ты что же думаешь, что я зелень в банке храню или, может, под подушкой дома прячу?.. Короче, слушай сюда! Если все действительно так, как я думаю, а я ошибаюсь редко, то буквально не сегодня-завтра мне понадобится много денег, чтобы раз и навсегда закрыть пасть особо любопытным. Врубаешься, надеюсь? После чего мне надо будет на какое-то время смотаться из Москвы. Возможно, даже уехать за бугор. А для этого, как сама понимаешь, тоже нужны бабки и немалые».
«Но послушай! Ведь это уже твои проблемы».
«Не-е, не только мои. Это общие проблемы. И твои, и мои, и Серапиона».
«Ладно, хорошо. А сам-то он что?»
«Да ничего. Сказал, что сам из этого дерьма выкрутится, а вот нам с тобой неплохо бы и меры кое-какие предпринять».
«То есть дал полный карт-бланш?»
«Считай, что так».
«Козел!»
«Вот и я о том же. И поэтому мне потребуется валюта. Лучше всего, если в евро, но можно и зеленью».
«Сколько?»
«Триста!»
«Чего… триста?»
«Тысяч! Долларов».
«Но ведь это же…»
«Ты хочешь сказать, грабеж? А я хочу сказать, что дешево отделалась. Да, и вот что еще. Не психуй и не вздумай предпринимать что-то со своей стороны, можешь дров наломать. Так что, ты и Серапион — бабки, а всю работу я беру на себя. Все, до связи! Звонить буду в силу необходимости».
Перечитав еще раз распечатку телефонного разговора, Трутнев подчеркнул карандашом те строчки, на которые необходимо было обратить особое внимание, провел расческой по волосам и, перекрестившись на окно, за которым просматривался внутренний двор Главного управления внутренних дел Москвы, поднял доисторически черную телефонную трубку.
— Майор Трутнев!
— Да, Владимир Михайлович уже спрашивал о вас.
— Он мог бы принять меня?
— Секунду… Да, заходите.
Доложив Яковлеву о телефонном звонке, поступившем на мобильный телефон Глушко, Трутнев положил на стол распечатку и, наблюдая за тем, как генерал вчитывается в строчки, ждал его реакции. По его твердому убеждению, мадам Глушко уже можно было брать со всеми вытекающими последствиями и колоть ее до самой задницы, пока не согласится на «чистуху». Однако Яковлев не торопился с выводами. Ткнув пальцем в подчеркнутые Трутневым строчки и негромко произнес:
— Вот тут ты абсолютно прав, майор. Чистильщик, а это, судя по всему, он, намерен провести какую-то акцию по «Глории» и, чтобы не искушать судьбу, свалить на время за границу.
