Условились встретиться завтра. Из ювелирного магазина артельщик выносил деньги около девяти часов. До инкассаторского пункта ему предстояло пройти километра полтора. Тут и должна была подъехать машина. Климов с Ладыгой, выскочив из нее, оглушат артельщика, отберут мешок с деньгами и уедут.

Днем катались по городу, пообедать решили в гостинице «Астория». Пермяков остался в машине. Когда вышли после обеда. Пермяков оказался вдребезги пьян. Машину он все-таки кое-как повел, но часов в семь она запыхтела и остановилась. Пьяный шофер полез копаться в моторе и вскоре объявил, что нужен капитальный ремонт. Пермякова прогнали. Чтобы отвязаться, дали ему десятку.

Машину бросили на одной из улиц Выборгской стороны. Обидно было, что убивали зря, но Климов сказал, что на ошибках учатся и что артельщика можно взять и без автомобиля. Еле успели на трамвае доехать до нужного места, — маршрут инкассатора был выслежен заранее. Стояли в подворотне, прикидываясь пьяными. Качались и говорили ерунду. Артельщика оглушили рукояткой нагана, выхватили мешок и убежали. Через два квартала их ждала Мещанинова с чемоданчиком. Деньги пересыпали в чемоданчик, спокойно дошли до большой улицы, сели в трамвай и уехали. На следующий день сошлись у Климова и пересчитали добычу. Денег оказалось много, больше восьми тысяч. Вечером встретились с Кулябко и пошли на его «частную квартиру». Каждый взял с собой на первый случай по двести рублей.

старой России артельщики — речь в данном случае идет о членах артели инкассаторов — были своеобразным народцем, жившим по своим житейским правилам, имевшим свои традиции, свои устойчивые понятия о хорошем и о плохом. Каждый член объединения вносил залог, и из всех залогов получалась немалая сумма. Вот этой суммой артель отвечала за каждого своего члена. Если среди инкассаторов оказывался растратчик или жулик, убежавший с казенными деньгами, артель покрывала убыток. Поэтому принимали сюда не каждого. Кандидат должен был быть человеком проверенным, не замеченным ни в чем дурном, таким, чтобы товарищи могли на него полностью положиться. С годами в инкассаторских артелях подобрались люди солидные, трезвые, честные, им без опаски можно было доверить любую сумму.

До революции артельщики выполняли поручения частных магазинов и фирм, а теперь с такой же добросовестностью выполняли поручения государственных предприятий и учреждений.

Вечерком получал инкассатор выручку магазина, под утро — выручку ресторана и, безоружный, без всякой охраны, тихонько, не торопясь, нес деньги до ближайшего банка. Было, правда, несколько попыток нападения, но грабители, видно, оказались неопытные, а артельщики поднимали такой отчаянный крик, что даже глухой ночью на защиту сбегались люди.

И вдруг дважды подряд их ограбили. И в первом, и во втором случае обстоятельства были совершенно одинаковы. Из подворотни, мимо которой шел артельщик с деньгами, неожиданно выскакивали два щеголеватых молодых человека — один с тоненькими усиками, другой с бритым лицом. Последнее, что вспоминали оба ограбленных, — занесенную над их головой тяжелую рукоятку нагана. В себя они приходили уже в больнице. И оба раза неподалеку от места нападения находили пустую сумку, в каких инкассаторы носят деньги. Очевидно, грабителей поджидал соучастник, чтобы переложить деньги из сумки в чемодан или мешок.

После второго ограбления Васильев поехал в ОГПУ. Он рассказал обстоятельства дела и предложил немедленно вооружить всех артельщиков. В ОГПУ спорить не стали. И польза была несомненная, да и оружия как раз сейчас было много. Только что закупили в Германии большую партию немецких маузеров, ими вооружили сотрудников ОГПУ и милиции, и поэтому оказалось много свободных наганов.

Сложности начались там, где их никто и предполагать не мог. Категорически отказались вооружаться сами артельщики. Все они были немолодыми людьми, со сложившимися привычками, и им представлялось очень страшным не только стрелять, но даже ходить с револьвером.

Неделю их уговаривали, действовали и добром, и строгостью. Наконец, они согласились, но своим печальным видом свидетельствовали перед богом и перед людьми, что все это делается против их воли.

Пока их уговаривали, ограбили еще одного артельщика. Снова два молодых человека неожиданно выскочили из подворотни, и один из них был с тоненькими усиками, а другой — бритый. Снова инкассатор был оглушен и пришел в себя только в больнице, и снова неподалеку была брошена его пустая сумка.

Теперь артельщики испугались всерьез и стали беспрекословно ходить на стрельбище. Некоторые, впрочем, очень немногие, научились даже неплохо стрелять. Зато большинство не обнаружило никаких снайперских дарований. Только начиная поднимать наган, они уже плотно зажмуривались от страха. Руки прыгали у них так сильно, что инструкторы отступали подальше назад. Тем не менее, дело постепенно налаживалось, и пули даже стали время от времени навещать мишень.

Только у одного, самого старшего и всеми уважаемого артельщика Амфилохиева все еще ничего не получалось. Перед каждым выстрелом он долго крестился. Пуля, как правило, попадала в совершенно неожиданное место, которое заранее никак нельзя было предугадать. А Амфилохиев начинал снова креститься, потому что даже сам выстрел не мог, по его мнению, совершиться без участия высшей силы. Хотели уж признать его непригодным и освободить от обучения, но Васильев взялся за него сам и добился, в конце концов, что старик перестал жмуриться и попадал не очень далеко от цели. Но и это было лучше, чем ничего. На выстрел, может быть, люди сбегутся, да и бандитам будет все-таки пострашнее. И надо же было так случиться, что именно на Анфилохиева было совершено следующее нападение.

Шел он в час ночи посередине улицы, — инкассаторы теперь из осторожности ходили подальше от домов, — и вдруг из подворотни выскочили два молодых человека.

Амфилохиев сразу, конечно, закричал, — это средство старое и проверенное, — но потом все-таки вспомнил про револьвер и начал его вытаскивать. К сожалению, бандиты бежали быстрее, чем револьвер вылезал из кармана. Однако же, когда тот из них, что был повыше, занес зажатый в кулаке наган над головой Амфилохиева, артельщик успел выстрелить. Больше он ничего не помнит.

К этому времени были предупреждены все милицейские посты, и специальные патрули ходили по улицам.

Когда Амфилохиев очнулся в больнице, ему рассказали, что милиционеры и патрульные с разных сторон побежали на выстрел. Грабителей издали видели, вслед им стреляли, но попали или нет — неизвестно. Брошенной сумки поблизости не нашли. Очевидно, сообщник, обычно поджидавший бандитов с чемоданом или мешком, чтобы переложить деньги, на этот раз не дождался их.

Артельщиков охватил боевой подъем. Они сами настояли, чтобы занятия на стрельбище происходили чаще. Они старались изо всех сил и понемногу начали попадать приблизительно туда, куда целились. Выйдя через неделю из больницы, Амфилохиев явился на стрельбище и тоже потребовал, чтобы его учили дальше.

Кроме того, принимались более серьезные меры. Увеличили количество патрулей. Круглосуточно дежурила специальная бригада в угрозыске. Васильев спал на клеенчатом диване в кабинете, готовый мчаться по первому звонку.

Прошла неделя, и две, и три. Инкассаторы спокойно носили по улицам полные сумки денег. Но ни разу никто даже не попытался их ограбить.

одит Васильев по кабинету и без конца размышляет. Сначала три одинаковым способом украденные шубы. Потом убийство шофера и угон машины. Через день она брошена на Выборгской стороне. Пока преступники ею владели, ни в городе, ни в пригородах ничего не произошло. Зачем же понадобилось угонять машину, да еще убивать из-за этого человека? А после того, как машина найдена на пустынной Чугунной улице, вдруг подряд идут четыре ограбления артельщиков. В первый раз — восемь тысяч, во второй — двенадцать, в третий — семь, в четвертый — восемь. И затем опять молчание. Будем рассуждать: шубы уведены, конечно, одной компанией. Убийство шофера, вероятно, — дело рук других людей, а ограбление инкассаторов- это, наверное, третья шайка. И у каждой группы свой собственный почерк.