И вот туда прибыла целая делегация вышестоящих персон: можешь думать, что им нечего было делать - рутенец бы так и помыслил. Королева-мать с сыном. Супруги Торригаль и с ними, разумеется, малыш Бьярни - не на слуг же такого оставлять. Естественно, вскорости произошло похищение младенца другим - сущим младенцем по уму. Во время полуденной сиесты королёк удрал от не слишком радивых соглядатаев, проник в спальню супругов Торригалей, утащил сладко спящего Бьярни в дальние кусты, извлёк из деревянных пелёнок и ударил себя в паховую жилу. Кто-то ему обмолвился, что там самые широкие врата для крови: может быть, в горячку жар снимали кусками льда и влажными салфетками.

Словом, тут бы настал конец всей истории, если бы на смертный крик уже двоих детёнышей не прибежали...

- Погоди, я ведь припоминаю третьего фигуранта.

- Да. Потому что мы с тобой духовного звания, а от светских персон суть осталась в тени. И суть эта оказалась запутана до такой крайности, что придётся мне начать другую историю и не торопясь подвести к этой, чтобы соединить в целое.

Сама история выстроена по принципу повторяющихся циклов, обременена стилистическими подробностями и норовит перенестись в будущее, так что я постараюсь по мере сил притянуть её к реальности.

Итак. По легенде, лет этак "надцать" назад из вуалей и радуг, отгораживающей наш мир, вышел корабль. В те времена мы ещё не соблазнялись рутенским хитроумием; оттого и приняли как должное, что корабль был парусный и почти не отличался от той сшитой из тюленьих кож карры, на которой приплыли в сии места ирландские братья-просветители. Прибывшие вытащили большую лодку на песок, свернули парус, тоже кожаный, уложили мачту на дно, а саму кару перевернули, чтобы послужила жилищем. Так в своё время сделали и братья-колумбаны.

Чужаков было двое: мужчина, широкий в плечах и рыжеволосый (легенда описывает его "огненную масть"), и его жена, хрупкая, черноволосая и синеглазая. Его звали Бран, её Альбе, и очень скоро выяснилось, что она имеет в себе ребёнка.

Бран умел ладить с солёной водой и к тому же оказался хорошим кузнецом, хотя давали ему лишь мелкую и мало значащую работу: так что жили они не так скверно, как могло было быть. Альбе не особенно утруждала себя чисткой рыбы, варкой похлёбки, уборкой лачуги и прочими бабскими делами. Большей частью она сидела на берегу, глядела вдаль, за линию горизонта, и пела, подыгрывая себе на арфе. За это местные женщины её невзлюбили, что до мужчин - полюбить им мешали их жёны и сам Бран, слывший человеком суровым.

Так прошло полгода. И вот в разгар зимы, в обильный снегопад с резким ветром, когда не стало видно ни моря, ни суши, Альбе пришло время родить. Она мучилась уже третьи сутки, а Бран, сколько ни рыскал, не мог никого найти, чтобы помог: может, погода мешала, а может - и желания не было. И вот он перестал и пытаться, только сидел рядом с постелью жены, никуда не отходя; а по ней видно было, что долго ей не протянуть. В очаге пылал огонь, на огне бурлила вода, но сердце кузнеца оцепенело.

Тут в дверь, вырезанную в борту бывшей ладьи, постучали. Бран поднялся и отворил.

Буря утихла, а на пороге стояла девушка лет пятнадцати, темнокосая, широкоплечая и миловидная. Плащ из красноватого сукна, отороченный снегом, покрывал плечи и голову, отчего лицо её словно выглядывало из рамы. В руке была котомка, через грудь был наискосок перекинут ремень узкого деревянного футляра.

- Я к тебе, кузнец, со своей бедой, - произнесла девушка, - а тут у тебя своя собственная.

- Говори о себе, - ответил Бран, - моей Альбе вроде как без разницы.

- Все мы, - сказала девушка, - суть прирождённые исполнители суровых приговоров, наши сыновья идут по стопам отцов, а дочери выходят замуж за отцов и сыновей. Я захотела стать лекарем, ибо лёгкая у меня рука, но их гильдия меня отвергла. Да и ладно: эти знахари убивают своим врачеванием куда больше народу, чем мы - острой сталью, а в исцелении скорбей тела и души нам вообще нет равных, потому что мы видим, когда они только догадываются. Вот я и решила утвердиться в своём собственном кругу, но более как мужчина, чем как женщина. Шедевр на звание мастера я сдала, и теперь мне положен свой собственный меч. Но никто не желает его сковать, вот я и пришла к тебе.

- Откуда тебе знать, что я могу и чего не могу? - спросил Бран.

- Ниоткуда. Такие вещи знают лишь о себе самом, и то по зрелом размышлении, - ответила девушка. - А пока ты размышляешь над этим, собери-ка мне побольше чистого снега со стен карры.

На этих словах она сложила с себя груз, подошла к ложу и склонилась над ним, щупая жилку на шее Альбе.

Когда Бран вернулся, неся снег в кадке, встретила девушка его словами.

- Теперь выбирай: либо жена твоя умрёт, либо оба, она и нерождённый сын.

- Трудный выбор, а, может статься, и нет его, - покачал головой Бран. - Откуда мне знать, что ты умеешь, а чего не умеешь?

- Да ниоткуда, - усмехнулась девица. - Главное, не мешайся.

Тут вытерла она руки горстью чистого снега, достала из сумки склянку с сонным питьём и нож, напоила Альбе и вырезала ребёнка из её чрева. А к тому времени Альбе умерла, а сын её задохнулся. Окунула она его в котелок с горячей водой, что ждал своего часа, и тотчас же - в самую серёдку снега. И ещё раз, и ещё. Личико малыша сморщилось, он вобрал в себя воздух и возмущённо завопил.

- Моё дело для тебя сделано, - проговорила девушка, укутывая мальчика и передавая на руки отцу. - Дальше ты уж как-нибудь сам. Люди, в сущности, добры и мягкосердечны, когда на дворе хорошая погода. Помогут тебе жену упокоить, а сына выкормить да поставить на ноги. Только и ты сделай по моей воле.

- Какой тебе нужен меч? - прямо спросил кузнец, понимая, что удивительная гостья без того не отстанет.

- Клинок прямой и чтобы достигал моего плеча, а на рукояти помещались бы обе моих ладони. Конец должен быть закруглён, оба лезвия, когда заточены, - острее бритвы, а вес всего меча - не тяжелее птичьего пера в полёте.

- Непростая нужна для того сталь, - ответил Бран.

- Какая ни будь, а вот она, здесь со мной, - и девушка уважительно толкнула носком походный футляр. - Когда меч отсекает сто голов, он считается проклятым. Его отпевают и хоронят в могиле, сняв рукоять и разломав натрое. Горе тому беззаконнику, кто подымет его вновь. А я от рождения такая беззаконница, что никаких проклятий не боюсь.

- Теперь и я тоже, - сказал кузнец. - Дважды стояли мы с сыном на грани смерти и жизни: когда лодку нашу чуть не потопило у самых Радуг, и вот сейчас. Но не годится оставлять колдовство. Для того, чтобы его уничтожить, надобны мне три вещи: мужское семя, женская кровь и материнское молоко.

- Груди покойницы ещё теплы, мягки и готовы кормить дитя, едва оно появится на свет, - ответила девушка. - Слыхала я, что самые верные матери готовы спасти плод, похороненный вместе с ними в могиле. Семя у тебя всегда с собой и наготове. А придёт время - и мою первую женскую кровь ты также получишь без отказа.

- Красивая легенда, - вздохнула Артемис. - Так и хочется хоть каким-то боком в неё вступить.

- А это не легенда, но слегка приукрашенная быль. Наши отцы принимали магию всерьёз, и кто скажет, что они были неправы?

Однако вернёмся к нашим баранам. Когда истинный вертдомец видит перед собой опасность, он не склонен пасовать, но вот подстраховаться - другое дело. Оттого в составе королевской свиты прибыли клирики и монахи нескольких орденов.

Тот третий, о котором ты говоришь, оказался свидетелем или обвиняемым по делу. Как он говорил, в то время он был почти рядом, а рёв в два голоса было слышно вообще на всю округу. Негодники валялись в крови с ног до головы оба, словно один родил, а другой родился - только не понять, кто есть кто. Совсем одинаковые человечки, разве что один голый, а другой - полуодетый. С какого конца - спрашивать не обязательно. Трава сплошь была алой.

Клирик был учён многому, в том числе медицине. Он кое-как пережал артерию: укол, по его словам, был величиной с булавочную головку, но оттуда толчками брызгал фонтан. Потом взгромоздил раненого мальчишку на плечо и побежал к людям. "Всё на мне стало мокрым подобием багряницы. - вспоминал он довольно-таки красочно. - От тела исходил непривычный жар и тяжесть, головка безвольно моталась у меня на плече. В некоем полуобмороке я подумал, что стоило бы забрать и оборотня, сил бы на то хватило. Но тут же решил, что порода и природа о нём позаботятся - и не возвращаться же теперь мне, малоумку. Такое бросание кровей, как у принца, убивает очень скоро".