Затылок, куда меня приложили то ли цорсельцы, то ли Держа, болел. Горница перед глазами плыла-кружилась, у горла стоял кислый ком. И сил не было, однако и сплоховать было нельзя.
Я отступила на два шага назад, под коленку мне уткнулся край лавки. На него я оперлась ногой — все легче стоять. Тайком вытерла об подол пальцы правой руки, которой заехала в глаз Рейсору. Быстро метнула взгляд на усохшую ладонь. Она теперь оказалась такой же, как здоровая. Пальцы подросли, запястье покруглело. Теперь меня нечем похаять — все у меня, как у людей.
Потом я набрала полную грудь воздуха, отчего голова закружилась ещё сильней. Выкликнула раненой лебедушкой:
— Опозорил ты меня, Ерша Нетужевич! Как теперь в глаза людям посмотрю, как невестой в Кириметьев храм войду? А и в покои безлюдные ты меня заводил, всяки речи там говорил, за руки белые хватал-удерживал.
Тут я не очень и врала, если разобраться. Водил же меня Ерша в покои Теменя, умершего королевича, сразу после встречи с Глердой? Водил. А ещё спрашивал, позволю ли сорвать поцелуй с губ.
Ты-то тогда шутковал — ну а мне сейчас не до шуток, Ерша Нетужевич.
Трое жильцов, уже увязавших натуго Держу и дана Рейсора, стояли у входа в горницу. Лица у них были серьезные, но один уж больно подозрительно закашлялся и прикрыл рот распяленной ладонью. Откуда-то притопал четвертый, посланный за зеркальцем. В руках у него было полированное, мне по пояс, зеркало, которое я помнила по опочивальне Зоряны. Влетел он, растолкав сотоварищей, и уже хотел было что-то сказать — но тут один из жильцов оглянулся в его сторону и приложил палец к губам. Он замер.
Потехи ждут, подумала я. Ну, будет вам потеха. Сам Ерша глядел без выражения, губы сжал туго-натуго, в тонкую черту. Лицо у него застыло, словно из камня вырезанное.
Мимоходом в пластине зеркала я увидела себя. Правда, издалека. Мать Кириметь, неужто я? Нос вздернутый, в веснушках, но ровный, не клювом, как раньше. Брови двумя крыльями над глазами изгибаются, рот словно земляникой измазан, розовеет. Не Морислана, конечно — но похожа. И зубы больше не торчат. То-то я смотрю, говорить стало легче.
— И в лесу мы встречались, и в кремлевских садах! — Выкрикнула я, передохнув и набрав побольше воздуха. Пусть все видят — убивается девка, значит, дело серьезное. — Ты, Ерша Нетужевич, в жены меня грозился взять, а теперь нос воротишь! В Кириметев храм не зовешь, не ведешь! Как теперь жить буду, люди добрые? Чем позор свой девичий прикрою? Кто меня взамуж возьмет такую? Был бы жив мой отец, честный жилец Добута Варятич, он бы за меня вступился. Только сгинул он, и некому теперь защитить сиротинушку.
На последнем слове я речь оборвала, лицо ладонями прикрыла. Достаточно сказала. Жильцы уж не на меня смотрели, а на Ершу. Не сказать, что нехорошо, но с сомнением. При имени Добуты Варятича брови у двоих из них сомкнулись на переносице. Небось и у самих дочери есть, и позор дочки умершего жильца им обидным показался.
Сквозь щелку меж пальцев я могла разглядеть только ноги Ерши в сафьяновых сапогах. Потом он шагнул ко мне. Склонился, щека его уколола мою частой щетиной. Прошептал, обжигая мое ухо дыханием:
— А ведь король-батюшка тебя за графу выдать обещался, если колдуна того поймать поможешь. Не хочешь все взад повернуть, Триша Добутовна? Я прикажу, и жильцы твои слова враз позабудут.
— Я те забуду. — Пригрозила я тоже шепотом. — Сказано — опозорил ты меня, в покои водил. Значит, женись.
— Ох, смотри, не пожалей потом. — Выдохнув это, он замолчал и выпрямился.
Там, где его щека колола мою щетиной, теперь было пусто, холодно, зябко.
Ещё какое-то время Ерша молчал. Ах ты злыдень, ещё кочевряжишься, в бессильной ярости подумала я. И громко, с завыванием, всхлипнула.
После этого он наконец решился:
— Свадьбосев ещё не кончился. Храм Киримети открыт, всякий, кто захочет, может пойти туда и ожениться. Триша Добутовна, раз ты говоришь, что я тебя опозорил — хоть и не трогал я твою девичью красу, ну да ладно. пойдешь ли ты за меня взамуж? Говорят, те, кто справил свадьбу в Свадьбосев, живут до старости, в ладу да в радости. Может, хоть это нам поможет.
Опять его понесло не туда. Я оторвала ладони от лица, отступила назад, махнула поясной поклон:
— Коль не шутишь, с радостью пройду за тебя, Ерша Нетужевич. Не боись, я верной женой буду.
Курносый тяжко вздохнул. Но слова были сказаны, и отступать ему было некуда. Он даже руку протянул, чтоб поддержать, когда я после поклона покачнулась.
— Двери в покои запереть, никого сюда не пускать. — Велел он жильцам. — Одного-двух оставьте с той стороны на страже. Девок Зоряниных гоните прочь, пусть переночуют на хозяйственном дворе. Если спрашивать начнут, скажете, что тут, пока все гуляли, упала зажженная свеча. Пол обгорел, так что заходить нельзя. И пригрозите, что дознаетесь, кто из них ту свечу забыл — так у них будет, о чем трещать до утра. Королевишна эту ночь проведет у королевы Голубы. Если я не приду, после заката заверните этих двоих в покрывала и несите на руках в свободную опальную башню, под двойной караул. Кто попадется да спросит, скажете, что они угорели в горнице. И вот ещё что. Уходя, коснитесь половиц ножами с зеленым огнем, чтобы доски и впрямь почернели. Все. Поздорову вам.
Потом Ерша ухватил меня за руку, дернул к двери. Однако я уперлась, кивнула в сторону лавки:
— Ерша Нетужевич, это наша с Аранией ветвь, на целый год. Не могу её бросить.
— Заберу сам к вечеру. — Пообещал он.
Больше я ему не супротивничала. Жильцы расступились, и в зеркале, что было на руках одного из них, я ещё раз оглядела себя. Правда, на бегу, Ерша почему-то запешил. Может, боялся передумать?
Кириметь-заступница. я и впрямь — красавица! И щеки ровные, мягкие, лоб высокий, глаза ясные. Хорошо-то как.
По дорожкам кремлевским мы шли в молчании. Попадавшиеся нам навстречу жильцы и их женки отвешивали поклоны Ерше. На меня косились с ехидством и любопытством.
Перед Кириметевым храмом толпы почти не было — все, кто хотел, уж оженились. Раскрытую березовую дверь, что успела перекоситься из-за жары, стоявшей последние дни, охраняли жильцы. Завидев Ершу, они поклонились, он ответил кивком.
Мы встали сразу за темноволосым парнем в длинной душегрее, который держал за руку деваху в простом сарафане. Олгар и тутешка. Видать, уводом брал девицу, без согласия родителей. Как-то они жить станут? И где, на какой стороне? Однако деваха знай себе улыбалась, на парня смотрела без робости. Тот тоже скупо улыбался, глядя на неё. Из храма вышли двое, они тут же ступили на березовую приступку.
Когда настала наша очередь, Ерша вошел первым. Я перешагнула порог вслед за ним, и сначала увидела жильцов, замерших в дальнем конце храма, по ту сторону березового пня. Короля с королевой, стоявших у стены под их надзором, я разглядела уж потом. В первый раз положских владык оберегало сразу шесть оружных людей — и это не считая тех, что стояли у двери храма. Неужто ожидали чего дурного?
С Кириметьевого трона, березового пня, ради свадеб, что здесь творились, сняли шитый золотом покров. Все согласно обычаю — так положено, чтобы руки молодых соединялись не над холодным золотом или шелком, а над березовым срезом. Свет из высоко прорубленных окошек до низа не доходил, тек под самым потолком — на кремль опускался вечер. Но темно не было. По углам ярко горели березовые лучины в стальных держаках, установленных над ушатами с водой. Лица людей в храме освещал желтый свет, неровный, но теплый, как прикосновение Киримети.
При виде нас Досвет удивленно вскинул брови, все ещё темные, лишь самую малость тронутые сединой. Ерша медленно кивнул, глядя на него. Потом протянул назад руку, не глядя, ухватил мою ладонь, притянул к себе. И громко объявил:
— Король-батюшка, королева-матушка, дозвольте слово сказать. Вот моя невеста, госпожа Триша Добутовна. Пожаловалась она принародно, что я её девичью красу позором покрыл, на тайных свиданиях с ней виделся. Потому, хоть и не просил я на то позволения заранее, как положено, но жениться на ней должен нынче же. И если вы мне в том откажете, уйду со службы. Но на девице женюсь, в том мое слово крепко.