А за зубцами, что высились над воротами, виднелся сам король Досвет, в соболиной шапке со стрелой и в белой рубахе с дроздами по оплечью. По бокам его выглядывали Зоряна и Голуба. Корлевишна, как всегда, нарядилась в цорсельское платье, а королева одела тутешское, чисто-белое, шитое птицами, как у супруга. По левую и правую руку от королевской семьи толпились верчи с женами и детьми. Я обежала взглядом прорези меж зубцами, вылавливая знакомые мне лица. Яруня, Горява, Ерислана, Согерд, Алтын. и Нерен? Выходит, не простая девка тогда нас на блины звала. Ох и наглая же Арания — так отвечать дочке самого верча. А меня другому учит.

Загремели россыпью барабаны, залились им вслед дудки-сопелки. Негромкие разговоры, что вели люди на стене рядом с нами, смолкли. На площади тоже наступила тишина — гулкая, тяжкая, кошка чихни, и то услышишь…

— Люд положский! — Крикнул Досвет, не особо и надрываясь.

Голос его улетел к широкому кольцу из каменных домов в три-четыре поверха, что окружали Воротную площадь. Отразился от них и вернулся звонкими отголосками.

— Вот и новые пашни засеяны. Взрыл землю плуг, и упало в борозду зерно, и растет сейчас в глубине земли, как мужское семя зреет в чреве доброй жены. Настал новый Свадьбосев! Возрадуйтесь, люди! Восславим же Кириметь-кормилицу!

Площадь перед воротами взревела на тысячи голосов, отзвуки криков заметались в кольце домов. Со стороны кремля тоже ответили — радостно заголосили женки, завопили ребятишки, гулко взревели королевские жильцы:

— Ясен Свадьбосев! Роди, мать-землица! Гляди за нами, Кириметь-заступа!

Король вскинул руку, повел ею — и вопли затихли. Продолжил:

— Скоро по селам выйдут сено косить, первый мед собирать, а там и до урожая недалеко. Отпразднуем же Свадьбосев, пусть Кириметь-кормилица, видя нашу радость, тоже возрадуется. Уважим матушку-богиню, что за положской землицей ходит, приглядывает, из одного зернышка двунадесять растит! У кого в доме девка красная али молодец добрый, пусть помнят — на Свадьбосев самое доброе сватовство! А уж свадьба и того добрей! Молодым, что на Свадьбосев поженятся, жить до ста лет без хвори, в довольстве да в холе, а умереть без горя да без боли! Ешьте и пейте, пляшите и пойте, радуйтесь и славьте Кириметь-кормилицу — мы празднуем Свадьбосев!

Площадь заревела ещё пуще. Даже моя печаль куда-то вдруг исчезла, и я, ухватив Аранию за руку, вместе с ней закричала:

— Ясен Свадьбосев! Ходи-гляди за нами, Кириметь-кормилица! Роди, мать-землица!

У меня инда слезы на глазах выступили — то ли от того, что горло надсадила, то ли от радости. В Шатроке приветственное слово Киримети всякий раз говорил Арфен-мельник, и кричали ему в ответ не так, как здесь, не в пример тише. А тут — сам король говорил, и крик стоял такой, будто вся земля вот-вот напополам треснет.

Король опять вскинул руку, качнул ею повелительно — мол, замолчите. Рядом со мной кто-то сказал с недоумением:

— А чего ж ещё? Пора уж и за столы идти.

Досвет выкрикнул:

— Люд положский! Коли вам я велю ваших красных девок на Свадьбосев за молодцев сватать, могу ли свою от них прятать? Каждому цветку свой срок сужен, каждой девке свой жених нужен! Вот и к моей дочери сваты постучаться хотят! Но раз уж я ваш король, то и сватовство хочу принять прилюдно, принародно!

Снова забили барабаны, запели дудки. В доме аккурат напротив ворот, по ту сторону площади, растворились двери на высоком — на уровне второго поверха — крыльце.

— То ж дом Гундяша. — Прошептал кто-то сбоку. — Или он его уступил кому?

— Бери выше. — Тут же отозвался другой голос. — Не кому, а самому королю. И не уступил, а на день подарил, по слухам. Ох, не нравится мне все это.

Из боковой калитки кремля вдруг выступил отряд жильцов — коричневые с серебром спины, мечи наголо на плечах. Народ раздался, и жильцы начали высвобождать проход через всю площадь. Тут я разглядела Ершу — он встал у закрытых створок, и голова его отливала под солнцем светлой рыжиной, как спелая рожь. Ещё несколько жильцов замерли рядом с ним, а дальше коричневые кафтаны суетились, тесня людей.

Открыв проход, жильцы выстроились редкой цепью по его обеим сторонам. На высоком крыльце гундяшевого дома началось движение. Люди в кургузых полукафтаньях, с белыми тряпками вокруг шей, выходили попарно и шли к воротам кремля.

У идущего первым седые кудри висели до груди. В руках он держал алую подушку, на которой что-то лежало — черточка белая, не больше.

— Великий карол! — На ломаном тутешском выкрикнул седовласый, подойдя под самые ворота. Мужики в ярких кургузых одежках, числом десять, попарно стоявшие за его спиной, молчали.

— Я, великий посол великий Цорсель, великий герцог Вер Гоф Вухсер! Мы есть просить великий принцесс Зорян для великий императорский принц, сын великий император Цорсель Альет-Хагир-Зер! Чтобы великий принцесс стать его супруг, потому что у нас есть принц ей под пара! И великий император слать договор для этот брак!

Он приподнял повыше подушку, которую держал. Тут я сообразила, что белая черта — это свернутая бумага.

— Быть беде. — Уверенно заявил кто-то у меня за спиной. — Цорселец на положском троне? Ох-ти нам, братушки. Как бы не последний Свадьбосев счас празднуем.

Ерша неспешно двинулся вперед, забрал у посла договор и исчез за калиткой в воротах. Я бросила взгляд на Зоряну. Глаза у той были полуприкрыты, губы изогнуты в улыбке, но смятения на лице не было. Выходит, знала и ждала.

Потом рядом с королем появился Ерша, подал свернутую в трубку бумагу. Досвет её взял, вскинул руку, показывая бумагу площади.

— Принимаю сватовство великого господина Але. Алехагизеры! И договор к рассмотрению принимаю! И в том слово свое королевское даю! А тебя, господин посол, приглашаю за наш стол! Отведай с нами угощенья, отпразднуй с нами Свадьбосев, уважь щедрость Киримети-матушки!

Вухсер, цорсельский посол, скривился. То ли ему не понравилось, как король-батюшка переиначил имя их великого принца, то ли приглашение за стол, то ли само имя Киримети-кормилицы, то ли ещё что.

А мне вдруг стало тоскливо и тревожно. Как может король Досвет принимать сватовство от человека, который зачем-то ищет его увечного сына — а может, и сам приложил руку к его увечью? А не сам, так кто-то из его народа.

Тем временем люди на площади безмолвствовали. Молчание было какое-то нехорошее, злое. Ерша шагнул к зубцам — я впилась взглядом в его лицо, спокойное, как будто ничего не случилось.

Встав одной ногой в сафьяновом сапоге на край проема меж зубцами, курносый закричал, вскинув брови и наморщив лоб:

— Ясен Свадьбосев! Долгих лет и здоровья свет-Зоряне! Доброго потомства нашей королевишне!

Его поддержали криками жильцы, несколько голосов отозвалось из толпы. С малой задержкой рявкнули слаженным хором чьи-то луженые глотки на задах площади. Вскоре вся площадь уже орала пожелания королевишне Зоряне. Но едва люди стихли, я расслышала:

— Вот же королевский пес. не иначе, загодя своих подкупленных повсюду расставил, чтобы те кричали нужные слова. Ох, не к добру выслуживается да цорсельца на трон тащит. Тот ведь своих с собой привезет, ему всякая рванина из Рубели без надобности будет.

— Быть беде. — Тихо отозвался кто-то в ответ.

Створки ворот внизу распахнулись. Цорсельского посла с его людьми жильцы отвели в сторону, а в кремль потекла людская река. Народ негромко переговаривался. Беспокойство было во всем — в лицах, в неспешных повадках, в голосах.

— Сёдни, похоже, никого не затопчут. — Произнесли рядом. С сожалением. — И не диво, после таких-то новостей. Эх! Прям как и не Свадьбосев нынче.

Мы с Аранией гуляли по кремлю долго. Угостились у столов, все перепробовали. Зашли в кремлевский зверинец, поглазели на сонного от жары медведя и чудного зверя — навроде лося, только без рогов и с горбом на спине. Полюбовались на пляски, на хороводы, что водили девицы по дорожкам кремля.

На танцы те, надо сказать, Арания оглядывалась с завистью. Но когда я ей предложила пройтись в хороводе, не захотела.