Я кивнула, соглашаясь с её последними словами. И впрямь подлость — опаивать девку приворотным. Киримети на этих норвинов нету.

Над телегой зачем-то разбирали навес. Одна из баб отделилась от толпы, собравшейся там, и направилась к нам.

— Тихо. — Прошептала Арания. — Говорить буду я. Ты молчи.

И шагнула вперед, тряхнув головой. Темные пряди чуть блеснули на солнце, идущим к окоёму. Все же с матушкой Арании не сравниться — у той волосы под таким солнцем засияли бы медными искрами…

Я аж губу прикусила, отгоняя ненужные думки. Нечего покойницу поминать на каждом шагу. Не к добру это.

Но как не поминать, когда тело Морисланы лежит в сорока шагах от нас, на телеге?

— Вот и свиделись, Арания. — Громко сказала подходившая баба, одетая в голубое платье с рыжими полосками по подолу и рукавам.

— День печален, но тебе в доме Ирдраар всегда рады. Мое сердце плачет вместе с тобой.

— Я принимаю твои слезы, тетушка Ослейг. — С холодком сказала Арания.

Они вроде как обряд какой выполняли. Не горевали, а просто говорили положенное.

Взгляд бабы скользнул по мне.

— Харик сказал, что с тобой дочка Иргъёра. Как это возможно? Он погиб много лет назад.

— Очень просто. — Голос у Арании не дрожал и не прерывался. Умеет врать деваха. — Дядя Иргъёр женился перед самой смертью, о чем сообщил моей матери. Моя мать недавно вспомнила о несчастной сиротке и решила о ней позаботится. Она всегда относилась к Иргъёру сердечно.

— Даже слишком. — Вполголоса сказала подошедшая баба.

Про умершую, да ещё рядом с её телом.

Арания ответила громко, не таясь:

— Как говорила моя матушка, дядя Иргъёр был единственным человеком в доме Ирдраар, который не напоминал ей древний знак дома — змею на рукояти меча.

— Это змея мудрости, Арания. Я благодарю богов за то, что единственным дурнем в доме Ирдрааров оказался Иргъёр. Возможно, именно потому он и не дожил до сегодняшних дней. Вижу, ты совсем не изменилась.

Вельша, Алюня и Саньша, стоявшие рядом с нами, враз опустили головы и уткнулись взглядами в землю. Тетка Ослейг глянула в их сторону.

— Вы, девки. Вон в той стороне — дом для прислуги. Брысь отсюда.

Она взмахнула рукой, и прислужниц как корова языком слизнула. Арания стояла молча, вскинув голову. Я слышала, как часто она дышит.

Баба по имени Ослейг обошла мою сестрицу, как столб, приблизилась ко мне. Скривила губы.

— Но каким бы дурнем не был Иргъер, он не мог лечь в постель с драконом. Такое уродство от простой женщины не рождается.

Арания и тут не смолчала. Мигом развернулась, выдала:

— Матушка моей сестрицы Триши много горевала, когда её супруг погиб. Поэтому она и не вышла лицом.

Тут со стороны телеги донеслось ржание и глухой звук. Я глянула — лошадей выпрягли, и сейчас отвязывали от передка оглобли.

На звук оглянулась и Ослейг. Поспешно сказала:

— Пусть будет так. Морислана умерла, и прошлое пусть умрет вместе с ней. В конце концов это она, а не мы, приютила эту. — Норвинка сжала губы, не дав упасть последнему слову. Развернулась. — Арания и ты. Триша. Сейчас тело Морисланы отвезут в общинный дом. Вечером род будет с ней прощаться. Завтра — похороны. Вы стояли у смертного ложа сестрицы, устали, измучились. Ступайте сейчас в детские покои, отдохните. Прислуга принесет ваши вещи.

— Да сама управлюсь. — Я наклонилась за узлом.

Арания злым голосом распорядилась:

— Оставь, сестра. Дочь моего дяди не должна таскать тяжести. Ты все-таки нашего рода. Сокуг, сюда.

Ослейг резко вставила:

— Ты тоже нашего рода, Арания. Поэтому должна называть своего прислужника по-норвински — Скъёг. А не этой тутешской кличкой.

Арания, не отвечая, распорядилась:

— За мной.

И резво зашагала наискосок через двор, к боковым постройкам. Я двинулась следом — не с Ослейг же оставаться. На середине пути вдруг подумалось: а ведь меня вроде как приняли в семью. Пусть косо, криво, и не от того родителя. Но так зло, как Ослейг, смотрят именно на родичей. Мол, и дал бы пинка — да нельзя, все ж родня.

Радости, ясно дело, от этого не было никакой.

Идя вслед за Аранией, я разочек оглянулась. Узел мой тащил не Сокуг, а Рогор. Поймав мой взгляд, норвин в два шага нагнал, буркнул:

— Про уговор не забудь, госпожа Триша.

Пришлось кивнуть.

Сбоку общинный дом походил на ровный, по ниточке очерченный холм. В боковом пристрое рядом замычал телок, откликаясь на наши шаги. Значит, тут коровник.

За холмом крыши — надо все-таки узнать, как её настелили — прятались ещё два дома, уже бревенчатых, каждый по длине как три-четыре деревенских избы. Арания уверенно зашагала к ближайшему, с разбегу пнула дверь и влетела в узкий проход. По всей длине шли частые простенки, завешанные тканными пологами. Сестрица, не поворачивая головы, добралась до конца, откинула последний полог и мрачно предложила:

— Заходи.

Я и зашла. Как по мне, так закуток был достаточно велик. А для Арании, пожалуй, мал — та сызмальства жила в палатах. Думка моя оказалась верной. Сестрица, заходя, сморщилась. Бухнулась с размаху на ложе, стоявшее у стены, и приказала Рогору, заглянувшему в щелку полога:

— Притащи топчан из дыры напротив, для Триши. И поставь туда сундуки с моей одеждой. — Она запнулась, вздохнула долго, со свистом. — Сундуки с матушкиными платьями тоже отнеси туда.

Норвин запихнул внутрь мой узел, исчез. Я осторожно спросила:

— Не тесновато нам будет вместе-то? Мне сойдет, но ты ж госпожа, привыкла одна жить в покоях.

— Ничего, вынесу. — Процедила сестрица. Вздохнула, меняясь в лице: — Это дом для подросших детей рода. Тут ни дверей, ни засовов. И прислуга на ночь уходит в другой дом — так заведено. А я здесь одна не останусь. Лучше уж тебя рядом вытерплю.

По ту сторону прохода стукнуло. Я подхватила полог повыше, Рогор просунул в закуток второй топчан, грохнул его об пол — и снова исчез.

— Садись. — Злым голосом приказала Арания. — Отныне и навсегда разрешаю тебе сидеть, лежать и даже спать в моем присутствии.

Вот так-то, сестрица моя Триша.

Как только Рогор и Сокуг водворили сундуки в закуток напротив, прибежали девки. Меж топчанами враз стало тесно — ни встать, ни ноги спустить. Двое из девок запрыгали вокруг Арании. Вельша кинулась чесать ей волосы — госпожа сестрица пожаловалась, что они спутались. Алюня принялась растирать руки — потому что Арания проныла, что ей сводит кисти.

Одна Саньша осталась без дела. А потому просто встала у пристенка, подперла румяную щеку одной рукой и начала тихо смахивать пальцем слезинки. То с одной щеки, то с другой.

Одна она в этом закутке горевала по Морислане так светло и неприкрыто. Мне аж стыдно стало — вот же, чужой человек, а горюет по госпоже матушке больше моего. Не то что я, родная кровь.

Но отчего-то не плакалось. На душе было смутно, нехорошо, горестно — но глаза слезой все не набухали, оставались сухими.

Узел с вещами Вельша сунула под мой топчан, когда пристраивалась чесать сестре волосы. Я уселась на неширокое ложе, сбросила обутки — те самые зеленые сапожки, что прислала Морислана в мыльню перед пиром. Корзина с травами оказалась рядом, и чтобы занять руки, я начала их перебирать, время от времени поглядывая на Аранию.

Та сидела тихо, уставившись в одну точку, время от времени вздрагивала. То ли гребень в Вельшиных руках за волосы цеплялся, то ли мысли у неё были свои, нехорошие.

Девки молчали, Саньша плакала, я бездумно перекладывала сухие пучки. Хрупкая листва отламывалась от ссохшихся стеблей, припорашивая корзину блекло-зеленым снежком. Потом из-за полога начали доноситься голоса, болтавшие не по-нашему, не по-тутешски — здешние возвращались в свои закутки. Оконце напротив полога начало затягиваться теменью, Рогор принес зажженную свечку.

Мало-помалу щеки Саньши высохли, а Вельша наконец оставила волосы Арании в покое. Одна Алюня все ещё продолжала сидеть перед сестрицей на корточках, разминая белые, никогда не знавшие работы пальцы.