Дядя Лёша потрепал меня по голове. От его рубашки остро пахло потом. Не спасал ни табачный дым, ни дорогой одеколон. Как будто он в ней спал и вообще жил, не снимая, очень долго.
-Евгений, чтобы я больше от тебя про эту суку не слышал.
-Ты так про неё не говори... Она хорошая.
Его лицо озарила неприятная улыбка, похожая на оскал.
-Если ты ещё раз скажешь, что она хорошая, я тебе язык вырву.
-Она хорошая, - повторил я, на всякий случай, нащупывая ручку. Дядя закашлялся, тяжело и надрывно, затушил окурок и тут же щёлкнул зажигалкой снова. Я заметил, что его правая щека слегка подрагивает.
-Что у вас случилось-то?
-Деньги ей нужны были, - нехотя ответил дядя Лёша. - А я не дал. Тогда она про Виталю вспомнила. Очень зря.
-Какого ещё Виталю? - не понял я.
-Да никакого... Сидели вместе, в Мордовии. Пересеклись в Москве чисто случайно, в кабаке. Догоняться к нему поехали. Там я её и встретил, у него на хате. Будешь, говорит, её? Предлагает, понял, что ли? Потом уже у неё спрашиваю: а Виталя-то тебе кто? А она и отвечает: отчим. Мать умерла, и больше никого из родных не осталось.
-Чего? - Дядины слова, вроде бы простые и понятные, никак не хотели укладываться у меня в голове. - Нет. Не верю.
-У этого Витали, погоняло было - Фашист, - безжалостно продолжил дядя. - Что он с людьми на зоне творил, лучше тебе не знать. В общем, забрал я девчонку, снял ей хату, но потом оказалась, что она с икрой. А аборт никто делать не берётся - малолетка. Нашёл одного, и оказалось, что у него руки растут не из того места... Кровищи было - как с кабана.
-Врёшь!!! - вырвалось у меня.
Дядя резко развернулся ко мне. Так резко, что мне показалось: сейчас он возьмёт меня за голову и будет долго бить лицом о красивую панель из мягкого пластика, пока панель и лицо не разлетятся на куски.
-Евгений, может, хватит? А? Хочу воспользоваться 51 статьёй, племяш, притомил ты меня.
Подмигни мне ещё, подумал я. А вслух сказал:
-А куда Виталя делся?
-Да утонул...
-А... - только и смог ответить я. - А дальше что было?
Дядя Лёша выматерился. Коротко, зло. Как плюнул.
-Дальше? Зашили и сказали, что детей больше никогда не будет. Она всё молчала, что-то думала, а потом надумала и вены вскрыла. Опять зашили. А доктор сказал: папаша, вы за дочкой следите лучше. Сейчас время мутное, потеряете девочку. Папашей меня назвал, понял, что ли?
Я не ответил.
-А она сразу повела себя, будто я ей должен. Аборт на меня повесила - твоя, мол, вина, что уговорил. Что за радость - чужие грехи собирать? Своих, как медалей на собаке. Не делай никому добра, и зла не получишь...
Я пожал плечами.
-Вот такая у нас вышла любовь. Вымотала она мне все нервы с этим ребёнком... А где-то через годок я понял, что уже не один стараюсь.
Дядя помотал в воздухе рукой, подбирая слово, не подобрал, и просто махнул, поморщившись - проехали, дескать.
-В общем, приезжаешь к ней с утра, в квартире все окна открыты, но всё равно мужиком пахнет. Лежишь с ней, сиську мнёшь в руке, а она даже не скрывает, рассказывает - с кем, как... И жалуется: ни с кем не выходит. Дай денег на операцию, Алёша. А с деньгами как раз вышла неприятность. Я же тогда как зомби был: голова вообще не работала. Деньги кончались - занимал. Потом пришли люди и сказали: отдавай, Лёха. Пятьдесят с тебя. Может и, правда, пятьдесят, кто же их считал-то?
-Теперь понятно, - услышал я странный голос, глухой, сдавленный, не мой. - А она что?
-Она? Да ничего. Как обычно: дай денег, на операцию. Не дашь, покажу дяденькам из шестого отдела, где Виталя Фашист утонул. А ты что отворачиваешься? Слушай, сам просил! - Дядя Лёша больно ухватил меня за кадык холодными сильными пальцами. - Не будешь слушать, я тебе сейчас кадык вырву, понял? Это - жизнь, понял, щенок?
-Буду слушать... - прохрипел я. - Только это - не жизнь.
Но он меня не услышал. Или не понял.
-Не помогла операция... Она мне опять скандал закатила, тут уж я не сдержался. Видел, как у неё лицо кривится, когда она улыбается? Это потому, что челюсть сломана. Не сильно заметно, да? Опять деньги, куда без них.
Дядя Лёша достал из пачки последнюю сигарету, а пачку скомкал и бросил под ноги. По салону вновь пополз сиреневый туман. Почему-то теперь этот запах мне уже не нравился. И моему желудку тоже.
-После этого я её долго не видел, пока она до Лёшеньки не додумалась. Лежу я однажды, на диване, никого не трогаю. И тут звонок, на домашний. А будьте добры Алексея Евгеньевича. Здравствуй, говорю, котик. Чего надо? Денежек, отвечает. Мальчика хочу усыновить из детдома. Лёшеньку.
-Не было никакого Лёшеньки, - устало удивился я. - Не помню. Или это уже после меня было?
-А? - Дядя уставился на меня так, будто я возник на переднем сиденье из пустоты. - Правильно, не было. Кто ж ей даст усыновить? У неё же ни образования, ни прописки. Ну, а она мне опять про Виталю напомнила. И тут меня взяла такая злоба на неё, племяш. Всё, думаю, хватит с меня этих отношений. Кака така любовь? Не знаю ничего.
-И что с ней случилось? - спросил я, не слыша своего голоса. - Куда она исчезла? Утонула, как тот Виталя?
-Не знаю. Договорились мы с ней встретиться. Я опоздал немного, смотрю на окна: свет не горит. Абонент недоступен. Поднялся: дверь заперта, изнутри вроде. Не хотелось светиться, конечно, но куда деваться - вызвал МЧС и участкового. Они замок вскрыли, а в квартире никого. Так и не нашли. Детектив прямо, Эркюль Пуаро, понял, что ль?
-А может - это всё-таки ты её? - прошептал я. - А?
-Евгений, - покачал головой дядя. - Ты что говоришь? Я её любил... Была б моя воля - подарил бы ей тебя. Всё равно твоя мать - дура...
-Это точно, - согласился я. - Это прямо в яблочко...
-Ага, - повеселел дядя Лёша. - Ну, что - домой?
Я кивнул. И взялся за ручку. Ключ зажигания повернулся быстро, не давая больше ничего сказать и сделать. Но я уже открыл дверь, повис на ней и дышал полной грудью, стараясь остановить...
-Ты чё?
-Дядь Лёш... Тошнит...
Паузы между словами вышли из-за того, что я пытался загнать рвущийся из желудка ком обратно. Получалось плохо: слёзы из глаз, сопли на куртку, на воротник, на рукава. Больше никогда, никогда не буду курить...
-Держаться, Евгений!
Мир вертелся перед глазами бешеной каруселью. Я вывалился наружу. Выпрямиться до конца не удалось: желудок тут же скрутило спазмом.
-Спятил, что ли - напротив ментовки? Бегом в кусты!
-Ага, - ответил я, облизывая губы. И шагнул вперёд, в темноту сквера, пахнущую сыростью и прелыми листьями. Запрокинул голову к небу, затянутому серой пеленой, и прошептал:
- Пусть так. Пусть даже ещё хуже. Только я всё равно буду тебя любить. Всегда. Слышишь?
Какая-то шальная веточка, потревоженная ночным ветром, слегка коснулась моей щеки. Я опустился на колени. Потом растянулся на мокрой траве, не чувствуя холода, сжал в горстях мёртвую сырость опавших листьев.
И заплакал. А вы что подумали?
Упавшее небо.
Вечер четвёртого дня, несмотря на то, что я старался не вспоминать о нём, всё же наступил. Огромный город продолжал своё бесконечное движение, но уже по инерции. Люди, прижимая к груди пакеты с продуктами, торопились домой, чтобы забыться сном и не думать о завтрашнем утре. Москва укладывалась спать, как укладывается спать дворняга - кружась на одном месте в погоне за собственным хвостом.
Весь день мы с тётей Стешей гуляли по городу. Мои карманы распухли от ненужных жвачек, фигурок супергероев и прочей дребедени, Уличные торговцы улыбались и махали нам вслед: в каждом ларёчке, под каждым зонтиком мы оставляли приличную сумму. Домой не хотелось: в голову сразу лезли мысли о матери, школе, неизбежном возвращении обратно. От осознания этой необходимости хотелось плакать.
Тем временем стемнело. Я ловил ртом редкие снежинки и впитывал, впитывал этот город в себя, чтобы ничего не пропустить и не забыть.
