- Ну ладно, ладно, - мягко забубнил Шеф, - давай, умойся, оденься, а я тебя отвезу на завтрак в мою любимую столовку, поешь кашки гурьевской, выпьешь кофе со сливками, а потом я тебя в монастырь отвезу. А по дороге поговорим. Идет?
- Вот ведь пристал, - проворчал я, натягивая брюки. Прошаркал в ванную, принял душ, надел костюм и спустился во двор, где стоял черный аппарат агрессивного дизайна для перевозки тел. За рулем сидел сам господин начальник и как только я хлопнул дверцей, заговорил:
- Андрей, ты вчера заходил к ювелиру по фамилии Хлебников.
- К кому хочу, к тому и хожу в гости. Он старинный друг моей покойной бабушки.
- Ладно тебе, - резко оборвал он меня. - Я же говорил, что мне всё известно о тебе и о том, что творится на моей территории.
- Тогда к чему эти вопросы, раз вы итак все знаете? Давайте сразу в монастырь, что-то есть расхотелось.
- Ладно, спрошу напрямую: ты что, клад Русовых нашел?
- Даже и не начинал. Зачем мне? У меня есть все что нужно для жизни. А сокровища, деньги, власть - это по вашей части. Мне и без них хорошо.
- То есть ты хочешь сказать, что к ювелиру ты не с камнем ходил, а просто чайку попить?
- Ну да, и еще привет от бабушки передал. Старик ее очень уважал, в основном, за простоту и скромность.
Автомобиль резко затормозил. Василий Иванович рыкнул:
- Выходи, дальше сам ножками дойдешь.
- Спасибо, что подбросили.
В монастыре поднялся в храм по крутой лестнице, подал записки, поставил свечи и вошел под древние своды дома молитвы. Краем глаза отметил для себя, что игумен Паисий говорит с прихожанином. Встал у Распятия, восстановил молитвенную пульсацию. На душе стояла очень приятная тишина. Хорошо мне было здесь, рядом с моим Иисусом.
- Так говоришь, нервничает старый бандит? - с улыбкой переспросил игумен. Я только что поведал ему о своих приключениях, во всех подробностях. - Бедные, бедные люди... Как же их нечистый водит, как рабов на привязи. Жалко их, ох, как жалко.
- Так может и мне его пожалеть? - предложил я не без ехидства.
- Обязательно, Андрей, конечно, - закивал он, мотая бородой для убедительности.
- Может и камень ему отдать?
- Конечно отдай! Ибо сказано: "просящему дай, а желающего занять у тебя не отвращайся".
- Батюшка, вы это сейчас серьезно? - уточнил я на всякий случай.
- А что может быть серьезней слов Спасителя, которые мы обязаны принимать без рассуждений.
- А храм на что строить?
- Так Василий Иванович тебе же и построит. Ведь обещал! Что же нам с тобой этим неверам уподобляться? С нами Бог, а значит всё будет так, как Он решит. Наше дело лишь смиренно следовать в русле Его святой воли. Не зря же Господь послал тебе этого человека. Не зря же он ищет камень, который у тебя лежал на вскрытии. Видишь, как все складывается хорошо, ко всеобщему удовольствию. У тебя есть документация по храму и усадьбе?
- Да вот она, - достал бумаги из сумки и протянул монаху. - Как знал, что пригодится.
- Вот и хорошо, посмотрю на досуге. У меня, видишь ли, имеется опыт реставрации храмов и юристы опытные, так что к твоему приезду, возможно, будут новости.
- Какому приезду? Я никуда не собирался.
- Как не собирался? А кто мне давеча говорил о весточке с морских берегов? Там обнаружился старец Тимофей, сотаинник нашего возлюбленного отца Василия. Вот и поезжай, поговоришь с живым святым, пока он еще по земле ходит. Заодно искупаешься, позагораешь, отдохнешь... Ну что, теперь успокоился? Задача ясна? С Богом, брат мой!
- Благословите, отче, - пробормотал я, сложив ладони ковчежком.
- Бог благословит, Андрей, - прошептал монах, положив золотистый поручень на мои сложенные руки под лобызанье, - и храни покой в душе.
Мелководье и пучина
...Как же, сохранишь с вами покой! Меня трясло, как в старом трамвае; скользкая холодная змея обиды проникла в самое сердце и там вертелась колючим веретеном и жгла ядовитыми укусами. Лиловая туча проглотила солнце, погрузив улицу и меня вместе с ней в черную тень. Подул ледяной ветер. Подобно медведю, залег в берлогу и прямо на ходу впал в зимнюю спячку. Сам не зная каким образом, очнулся у иллюминатора самолета, из прямоугольного окна лился теплый алый свет закатного солнца. Как из детского сна всплыли картинки: захожу в дом, собираю сумку, вызываю такси, прощаюсь с жильцами; дальше - аэропорт, досмотр, интерьер лайнера, улыбка стюардессы, взлёт, заложенные уши, барбариски, пролет сквозь толщу облаков и, наконец, яркое солнце в иллюминаторе. Всё нормально. Я закрыл глаза и успокоился, как пригревшийся на печи деревенский кот, вернувшийся с неудачной охоты и накормленный доброй хозяйкой.
Прилетел поздно, черной звездной ночью, меня заботливые брюнеты привезли в домик под горой, там тихая застенчивая старушка накормила меня борщом и провела в комнатку с единственной кроватью. Лежал, усталый на шипучем матрасе, набитом душистым сеном, лежал не сомкнув глаз. Задремал под утро, казалось, прошло мгновенье сна - и вот уже мою щеку лизнул робкий луч восходящего солнца. Вскочил как на пожар, подхватил сумку с набором пляжных принадлежностей, выбежал в гулкую рань и, жадно вдыхая сладостный аромат цветов и влажную прохладу, спустился по виражам петляющих дорожек, ступеням лестниц, по хрусткой пляжной гальке - к безбрежному зеркалу моря, залитому топлеными сливками восхода.
Мы долго оставались один на один с ласковым сонным великаном, заботливо укрытым небесным одеялом. Из потайных глубин прошлого на прозрачное мелководье памяти всплыли терпкие воспоминания детства. Как и сейчас, я мог часами замирать у кромки воды, наблюдая величественные переливы, не шевелясь, впитывать каждой клеточкой уходящую покойную красоту и ваять из мощных стихий собственный мир там, в сокровенной глубине души, куда стекали жидкими кристаллами струи живого света. Когда в тишину раннего утра вторгались шорохи приглушенных разговоров, нарастающих с каждой минутой, ничего не оставалось, как принять в свой мир соседей, разделив с ними тихий восторг.
Солнце неумолимо поднималось по дуге к зениту, отдаляясь, умаляясь, припекая всё жарче. Вот уж и плечи горят, ноги пылают - пора, пора окунуться. Надеваю маску, пропускаю под ремешок дыхательную трубку, прикусываю резину загубника. Вхожу в прохладную воду, раскаленную кожу обжигает холод, чтобы согреться, размашистыми гребками рук взбиваю голубоватую пушистую пену, доплываю до волнореза, обследую заросли бурых мидий, облепивших вертикальную стену. Разыскиваю островок ноздреватого бетона, свободный от острых зазубрин хитина, упираюсь ногами, легонько отталкиваюсь, устремляясь к берегу, медленно и внимательно разглядывая каменистое дно. Слежу за тем, чтобы спина касалась поверхности воды, чтобы не погрузить верхний обрез трубки в воду, захлебнувшись горькой водой, хлынувшей прямиком в легкие. Только раз - давным-давно -довелось забыться, увлечься подводными картинами, погрузиться вглубь и хлебнуть соленой горечи... Только раз обожженным горлом, надсадным кашлем, выпученными от ужаса глазами ощутил море как возможного убийцу - этого было достаточно, чтобы запомнить простую истину: верх трубки держи сухим, если жить хочешь.
Итак, спину ласкает упругая пленка поверхности воды, руки плавно загребают соленый студень, дыхание ровное, ритмичное, и если не обращать внимание на шипение воздуха в трубке, обнаруживаешь блаженную подводную тишину. Нет, это не абсолютное беззвучье, здешняя тишина ласкает слух тихим поскрипыванием крупного песка, приглушенным стрекотом далекой моторной лодки, всплесками резвящихся пловцов и мерным шорохом легкого прибоя. Только вынырнув на поверхность, вспоминаешь, что наверху тебя непрестанно оглушают суетливые резкие звуки с криками и воплями, и ты обратно погружаешься в подводную тишину, наслаждаясь покойным шепотом. Плавно колышутся водоросли, по округлым донным камням и по песчаным залысинам ползают пугливые крабы, порхают стайки мелких рыбешек, проносится мимо серебристой молнией ставридка, возлегают на плоских камнях черные бычки, изумрудные зеленушки, едва заметно пошевеливая плавниками, из-под мохнатого валуна выглядывает красный шлепанец, посверкивает монетка, брошенная на прощанье, чтобы непременно вернуться.
