Я нащупала кочергу, которая лежала на полу рядом с диваном, и пригрозила, потрясая ею:

— Еще одно слово и получишь по уху. Лучше расскажи мне о Вере.

— Около десяти лет назад мы получили письмо, в котором говорилось, что Вер погиб в железнодорожной катастрофе в Индии. Отец сделал вид, что не верит, — это потому, что он жаждет мщения. И еще потому, что отца забавляет моя реакция, когда он дразнит меня по поводу наследства. Я должен буду доказать, что Вер погиб, прежде чем смогу претендовать хотя бы на пенни. Мне придется попотеть.

— Ты опять все придумал. Я хотела бы, чтобы ты отделял правду ото лжи.

— Клянусь, все, что я тебе рассказал, — чистая правда!

— В наши дни отцы уже не мстят сыновьям, не так ли? Твой рассказ похож на мелодраму из жизни викторианской аристократии. Только не говори, что выдал тщательно скрываемый фамильный секрет.

Гай минуту молчал.

— Хорошо, если бы я не рассказал тебе, то кто-нибудь другой восполнил бы этот пробел. Женщина, с которой Вер сбежал, была любовницей отца.

— Гай! — Я подняла кочергу. — Говори правду! Или мне придется выбивать правду из тебя кочергой.

— Что вы здесь делаете? — в комнату вошла раскрасневшаяся от кухонного жара Прим.

Гай вырвал кочергу у меня из рук и поднял ее над головой. Мы оба заливались смехом.

— Фредди, обещай, что ударишь меня изо всех сил. Знаешь, выпускники частных школ испытывают экстаз при одной мысли о побоях. Ты самая безжалостная на свете садистка.

Прим забрала у Гая кочергу.

— Теперь у всех нас черные от копоти руки. Фредди, не поощряй его. Ему это не нужно. Посмотри, одеяло испачкано сажей. Вы оба хуже, чем дети. Кстати, некоторых засидевшихся гостей давно ждут дома. — Прим выразительно посмотрела на Гая.

— Некоторые люди обладают редким талантом: они способны испортить любое веселье. Бьюсь об заклад, что Прим была ужасной занудой в школе. Она следила за дисциплиной, шпионила за другими девочками и докладывала обо всем директору.

— Бьюсь об заклад, что Гая исключили из школы за то, что он пытался соблазнить ученика младших классов. Я еще не встречала никого, кто был бы так помешан на сексе.

— Разве присутствие второго человека в моей комнате запрещено или нежелательно? — возразила я. — Почему бы вам не помириться и не начать разговаривать друг с другом? Вы оба так добры ко мне. Я очень благодарна обоим. Пожалуйста, давайте будем друзьями.

Прим и Гай еще некоторое время посматривали друг на друга враждебно. Вдруг Гай подмигнул ей. Прим не могла сдержать улыбку.

— Хочешь немного тушеного мяса, ты, жуткий развратник?

— Спасибо, старая ханжа. Пойдем в кухню, я помогу тебе.

Я слышала, как Гай и Прим переругиваются в кухне. Они никак не могли решить, кто будет нести поднос с едой для меня. Я огляделась. С краев потрепанных штор свисали нити. Но шторы уже не развевались при каждом порыве ветра — Прим закрыла пробоины в стеклах листами картона. Ветер завывал в каминной трубе и хлопал дверью. Голова Бальтазара покоилась на хвосте Хлои. Дрова потрескивали в камине, медленно оседая. По комнате растекался аромат яблоневого дерева. Купидон на часах ударил стрелой в крохотный колокольчик восемь раз. На книжной полке фарфоровые пастух и пастушка изнывали от тоски среди фарфоровых овец. «Бедная Анна, — подумала я. — Ей пришлось покинуть все это».

— А вот и ужин, — Прим поставила передо мной тарелку. — Ты должна съесть все.

— Знаешь, тебе не очень идут бриджи, особенно если смотреть сзади, — Гай посматривал на Прим критически. — Хотя в этом почти мужском наряде, да плюс командирские повадки, ты вполне могла бы играть роль грозного сержанта в армии.

— Мне все равно. — Прим выстрелила глазами исподлобья. — В бриджах удобно ухаживать за садом. В отличие от тебя, я не считаю внешний вид таким уж важным для человека.

— Достойный подражания подход. Конечно, если ты говоришь искренне, — Гай саркастически улыбнулся.

— Мне лучше знать, насколько я искренна…

— Пожалуйста! — простонала я. — У вас же получалось не ругаться какое-то время. Я не смогу проглотить ни кусочка, если вы будете продолжать в том же духе.

— Я ведь не серьезно, — сказал Гай. — Мы так забавляемся. — Гай приобнял Прим. — Поцелуй меня, старушка, ради нашей многолетней дружбы.

Прим покраснела до корней волос и отпрянула от Гая.

— Ты ведешь себя неподобающим образом, совсем не как джентльмен. Садись, поешь и заткнись, наконец.

Я сделала вид, что ничего не заметила.

— Прим, ты наверняка была знакома с Вером. Гай рассказывал о нем ужасные вещи.

Прим сидела в кресле по другую сторону от камина.

— Да, я знала его…

— Это больше, чем я собирался рассказать, — промолвил Гай. — Мне было двадцать, когда Вер ушел из дома. После начальной школы его отправили в Винчестер, а меня в Харроу^[34]. Каникулы никогда не были для нас слишком длинными, мы с радостью заново знакомились друг с другом. Я любил охотиться зимой и играть в крикет летом. Вер катался в одиночестве на велосипеде или, запершись в комнате, читал книги. Он был настоящим отшельником, темной лошадкой.

Прим засмеялась.

— А помнишь тот злополучный турнир по теннису? — спросила она. — Парчменты проводили турнир ежегодно. Это был гвоздь сезона: клубника, вино, танцы до полуночи после соревнований. Твой отец заставил Вера принять участие в соревнованиях, когда нам с ним было по шестнадцать. Я никогда не видела, чтобы кто-то играл так плохо. Не думаю, что Вер вообще знал правила. Каждый раз он умудрялся попадать в сетку или выбивать мяч далеко за пределы корта. А один раз ударил так сильно, что мяч взлетел высоко в воздух и наверняка не вернулся на землю. С тех пор никто не предлагал Веру играть в теннис.

— Я помню этот турнир очень хорошо. Поли Парчмент было пятнадцать, а мне тринадцать. Мы заперлись во флигеле и сняли с себя всю одежду. Ее задница была как два теплых персика. Сейчас она разжирела до безобразия. Ее бедра стали похожи на две толстые колоды. Вер прекрасно знал правила. Он играл в теннис в команде нашей начальной школы. Вер играл совсем неплохо. Затем ему взбрело в голову, что теннис — не то, чем он желал бы заниматься.

— Оглядываясь назад, я вижу, что Вер не был счастлив, не так ли? — произнесла Прим задумчиво.

— Они с отцом не сошлись характерами. Наверняка нелегко быть белой вороной в семье. Мы все не ангелы, но Вер умудрялся вести себя хуже всех. Помню, как однажды на Рождество он напился в стельку. Кажется, это было его последнее Рождество в Англии. Вер умудрился вылакать самостоятельно бутылку кларета. Горели свечи, коньяк маслянисто поблескивал в наших бокалах. Вдруг Вер встал, наклонился над столом и вырвал прямо на пудинг. Он погасил все свечи. Мы тут же оказались в темноте. Когда свечи вновь зажгли, Вер присел и обратился к пожилой леди Фриск, которая сидела рядом с ним: «Прошу прощения, миледи. Вы рассказывали что-то о вашей лошади. Прекрасная породистая морда, длинные ноги и поджарый зад. А может, вы говорили о своей дочери?» После этих слов Вер свалился лицом в блюдо с орешками и изюмом. Слуги отнесли его наверх, в спальню. Летом он сбежал…

— Все это правда? — обратилась я к Прим.

— Не могу поручиться, что история с пудингом произошла в действительности.

— Отец относился к своей любовнице как к последней шлюхе. Большую часть времени он оставался холодным и язвительным, но он не мог без нее в постели. Когда отец узнал, что Вер забавляется с его подружкой по ночам, то его хватил удар. Он лежал, онемевший, не способный двигаться, в течение нескольких месяцев. Постепенно ему стало лучше. Насколько я помню, отец рыдал по ночам. Очевидно, она все же была ему небезразлична.

— Сомневаюсь. — Прим с яростью затушила сигарету. — Думаю, что он рыдал от бессилия. Ненависть — самое большое удовольствие, сказал один поэт. Твой отец знает, что такое ненависть. Хотя я сочувствовала ему в то время. Насколько это унизительно, должно быть, когда тебя предают так явно.