— Было бы лучше, если бы он совсем ничего не сказал. Когда мы добрались до Ярдли Хаус, он заглушил мотор. Мои надежды воспарили лишь для того, чтобы оказаться вдребезги разбитыми. «Дорогая Прим, — сказал он, бережно взяв меня за руку. — Ты мне очень нравишься. Для меня было бы большой честью находиться рядом с такой милой, очаровательной женщиной. Мы знакомы с детства…» Какое успокоение в его словах, не находишь? — Прим нервно засмеялась. — Я полностью утратила контроль над собой. Меня подвела интуиция. В глубине души я понимала, что близкие отношения между нами невозможны. Когда он заговорил о моих глазах, я не смогла сдержать слез.

— Ты, очевидно, чувствовала себя совершенно подавленной?

— О, я успешно играла свою версию древнегреческой трагедии в течение нескольких месяцев, а потом вдруг поняла, что не случилось ничего страшного. Единственной проблемой было то, что у меня уже вошло в привычку любить его. И когда он ушел… Ты снова раскашлялась. Немедленно ложись!

Прим наотрез отказалась продолжить рассказ о своей старой любви. Вместо этого принесла зубную щетку, кружку и миску, куда я могла бы сплевывать. Когда Прим предложила ночной горшок и сказала, что не видит ничего страшного в том, чтобы вымыть его после меня, я оказала яростное сопротивление. Однако ноги отказывались подчиняться. Мне понадобилось не менее получаса, чтобы спуститься по лестнице и добраться до туалета. Тропинку в укромное место уже не заграждали кусты крапивы, а в самом туалете появились сверкающее металлическое ведро и рулон бумаги. Я вспомнила, что нужно наклониться при входе. Паучок был слишком занят. Он плел новые узоры. Я заметила, что он перебирает ножками, сидя в самом центре ажурной паутины. Когда я направила на него свет фонаря, паучок замер — притворился мертвым. Мне стало интересно: а способен ли он испытывать эмоции? Чувствовал ли он ярость, когда его многодневную работу разрушили в один миг? А может, он испытывал радость, когда муха попадала в расставленные сети, или ужас, когда птица проносилась над ним? Мне казалось абсолютно немыслимым то, что живое существо может есть, размножаться, убивать, сохраняя полное равнодушие к происходящему, повинуясь лишь могучему инстинкту.

Порыв холодного ветра прервал размышления. Я подумала о том, что нелегко будет проделать весь путь наверх, к постели. Суставы ломило от усталости. Голова кружилась. Вдруг кусты зашевелились. Капли воды с мокрых веток брызнули в лицо. В темноте рядом со мной раздался знакомый свист. Я пулей метнулась наверх.

— Что, черт побери, случилось? — Прим, которая в этот момент расправляла простыни, смотрела на меня с изумлением.

Я никак не могла отдышаться и стояла в проходе с раскрытым ртом.

— Снова этот проклятый свистун. Если это будет продолжаться, то я не доживу до старости. Какой ужас, я знаю, что он поблизости, но не вижу его!

— Наверное, это черный дрозд летел к гнезду, — предположила Прим, не глядя в мою сторону. Она возилась с моим халатом. — Это твоя ночная рубашка? — Прим держала в руке струящийся розовый шелк. — Какая изысканность!

— Нет, не моя.

— Тогда, должно быть, это рубашка Анны. Я постираю рубашку завтра, и ты сможешь ее надевать. Нехорошо, когда замечательная вещь лежит без дела.

— Почему бы тебе самой не пользоваться ею? Не думаю, что у меня есть право на это…

— Потому что у меня плечи, как у гренадера, к тому же маленькая грудь. Рубашка замечательно подойдет под цвет твоих волос.

Я подумала, что Анна не стала бы возражать. Я бы на ее месте не имела ничего против того, что мои вещи будет носить кто-то другой, если я не в состоянии надевать их сама. Я размышляла так: если что-то и будет связывать человека с этим миром, то это оставшаяся кому-то в наследство красивая одежда.

— Ты выглядишь слишком серьезной. — Прим укрыла меня одеялом. — Может, хочешь, чтоб я позвонила твоим знакомым, кому-нибудь, кто ждет тебя в Лондоне?

— Меня никто не ждет. — Прим с удивлением подняла брови. Ее смутил резкий тон. — На самом деле я сбежала. Знаю, что поступила трусливо, но у меня не было времени на раздумья, — я засмеялась, затем закашлялась. — Джордж подумал, что я ограбила банк. Могу тебя заверить, что ничего подобного я не совершила.

— Ты не должна ничего рассказывать. — Прим наводила порядок на прикроватном столике. Она посмотрела на меня своими огромными ясными глазами. — На самом деле, не должна. Не думай, что, если я рассказала так много о себе, ты обязана вывернуть душу наизнанку в ответ. У меня не так много знакомых, с которыми я могу поговорить по душам. Я просто поддалась минутной слабости.

— Я бы доверила тебе любой секрет. Боюсь только, что ты подумаешь обо мне плохо. Обстоятельства сложились так, что я и один мужчина стали близки. Но мы не знаем абсолютно ничего друг о друге. — Прим уселась на краешек кровати рядом с Макавити. Кот лежал на боку, вытянув лапы, и тихо посапывал. — Алекс и я должны были сочетаться браком в субботу. Я неустанно повторяю себе, что сделала это ради нас обоих. О Господи! У меня до сих пор перед глазами стоит его лицо. Он никак не мог поверить в то, что я покидаю его. Мне становится плохо, когда думаю о том, как сильно ранила его душу. Что он сейчас делает, чем занимается? Скорей всего, сидит в доме, ненавидит меня, ненавидит себя, пьет, чтобы как-то заглушить боль. Несчастный одинокий Алекс, я разрушила в нем уверенность в себе. Прости, не могу больше говорить, слезы душат меня…

— Какая жуткая история! Я не очень верю в то, что все обстоит именно так, как ты описала. Не забывай — он все-таки мужчина, — слова, произнесенные Прим резким тоном, подействовали на меня, как холодный душ. Я постепенно успокоилась. Прим похлопала меня по плечу и дождалась, пока слезы перестанут течь из моих глаз. — Я сразу поняла, что у тебя какие-то проблемы. В бреду ты постоянно повторяла: «Мне жаль, мне так жаль!» Еще ты несколько раз произносила имя Алекс. Я так и не поняла: ты звала его с любовью или гнала с ужасом. Вероятно, оба предположения верны. — Прим предложила свой носовой платок. Я прижала платок к глазам. У меня не осталось сил говорить, я была слишком измучена. — Хорошо, ты уже чувствуешь себя гораздо лучше. Наклонись вперед, а я поправлю подушки… Теперь ляг и постарайся не думать ни о чем. Мы поговорим обо всем завтра утром, если ты, конечно, захочешь. Я погашу свет. Если что-нибудь понадобится, позови меня. А сейчас никаких мрачных мыслей. Знаешь, Черчилль в особенно тяжелые минуты повторял: «Пусть все катится к черту!» А после этого ложился в постель и засыпал, как младенец.

Я безропотно последовала советам Прим. Никто так по-матерински не заботился обо мне с тех пор, как миссис Поуп покинула отцовский дом. Напоследок миссис Поуп заявила, что рабство давно вне закона и что она не собирается превращаться в рабыню. Час спустя миссис Поуп вернулась, сказала, что была неправа и попросила Фэй взять ее обратно. Фэй наотрез отказалась. Я молча наблюдала за этой сценой с лестничной площадки. Миссис Поуп грустно посмотрела наверх и промолвила: «Мне очень жаль, мисс Фредди. Мне очень жаль, моя крошка. Я не должна была позволить ей довести меня до такого состояния. Я совсем не хочу покидать вас, но у меня не осталось сил все это терпеть».

После того как умерла мама, я не могла больше плакать. Меня настолько потрясла ее смерть, что я наглухо закрыла от всех свое сердце. Первые несколько месяцев после страшного события я ходила не помня себя от горя, крепко, до боли, сжимая челюсти. В горле постоянно стоял комок. Грудь ныла, словно была набита чем-то тяжелым и колючим, как металлические опилки. Мне не хватало дыхания. Ладони все время были холодными и влажными. Время от времени одинокая слезинка катилась по щеке, несмотря на все усилия не плакать. Когда я оставалась одна, то начинала бегать по лестнице вверх-вниз. Это на время помогало, боль отступала. Когда в доме был еще кто-то кроме меня, я брала книгу и долго смотрела на разбегающиеся буквы, не понимая смысла прочитанного. Только неотложные дела, школьные уроки на короткое время возвращали меня к реальности. Я стала похожа на маленькую куклу с бледным лицом, на котором совершенно отсутствовали эмоции.