…Вечерком я ненадолго иду в парк, одна или с девчонками, отдохнуть немного, посмотреть как играют в волейбол. На мне чуть выше колен юбка-шестиклинка, которую я сшила сама из папиных брюк. Я сшила себе целых три таких юбки!!! В Москву я взяла самую лучшую, тёмно-синюю (китайский бостон, проговаривал папа задумчиво, поглаживая ткань рукой; что бы из него, Таня, сшить. Я решила сшить себе юбку – на левом колене папиных брюк красовалась аккуратная дыра. Я удивилась, что мне было выражено от родителей неудовольствие.), свою любимую; она была всё же немного не дошита, без пояса.

За мной, оказывается, внимательно наблюдают. Он подходит ко мне познакомиться: «Вы так эмоционально болеете, что, кажется, сейчас выбежите на площадку играть!» Я ему отвечаю важно, что поиграла бы с удовольствием, но некогда: надо учить. Его зовут Али, я ещё не знаю, что фамилия у него, конечно, тоже Алиев. Мы идём в парке по вытоптанной земле: ни травинки; корни сосен заставляют внимательно смотреть под ноги, садимся на лавочку, он строго экзаменует меня по биологии.

Сразу же выясняется, что я слабо знаю строение митохондрий, «силовых станций» клетки! Внутренние мембраны называются кристы. Затем, кожное дыхание у лошадей, я совсем не знаю, а оно занимает 12 % от поступления кислорода в организм. А сколько у человека в таком случае?! У человека, разумеется, тоже существует кожное дыхание. (Я вспоминаю с детства известную печальную историю с мальчиком, которого выкрасили золотой краской.) Али не знает; только про лошадей много знает и любит их.

Но мне про лошадей совершенно неактуально, я вспоминаю собрание и не веду разговор, а даю ему говорить всё, что хочет, совершенно свободно; сама пристально слушаю своего знакомого; жду, что он ещё мне скажет. Он хочет поцеловать меня, но мне совершенно не до поцелуев; завтра у меня экзамен по биологии.

Как хорошо, что нас предупредили на собрании! Как в точку! Как мы не хотели слушать предостережения взрослых! Али дружит с какой-то девочкой из нашего общежития, и я неожиданно теперь вспоминаю, что уже видела его у нашего подъезда. Поэтому я говорю, что живу не там. Провожать меня не надо, я ещё немного посмотрю волейбол.

Я вижу себя на кухне нашего общежития, я сижу на подоконнике, уже очень темно на улице, но окно открыто настежь: до сих пор очень душно. Свет в кухне выключен, чтобы не залетали комары, но падает из коридора, вполне достаточно. Я жду, не иначе, когда закипит чайник, наконец-то, поздним вечером, газплита пустая. Заходят и снова выходят девчонки, ничего не поставив на газ; одна говорит другой непередаваемо презрительным тоном:

– Сидит.

Это в мой адрес, а я даже не сразу догадываюсь, что это сказано недовольным тоном про меня, не ожидала такого; я не привыкла к интригам; это мне за то, что с Али про кристы разговаривала на скамейке в парке. Я хочу сказать: «Мне это не ценно, можете забрать себе обратно!», но некому говорить – они уже ушли. Одну из них звали очень странно, поэтому я запомнила: Алина Брежнева. Мне почему-то в то время казалось, что такой фамилии просто не может быть; имя тоже непонятно, что означает. Она не поступила.

Я встречусь с ним ровно через год, точно таким же душным летом; буквально сталкиваюсь на выходе из проходной будочки. Али отходит в сторонку, приглашая поболтать с ним о чём-нибудь. «Поступила, а я и не знал… Какая молодец…» Уже давно, уже целый год, думаю я безразлично, вежливо жду, что дальше скажет. Зоофак занял наше общежитие, пылко возмущается мой старый знакомый, раньше товарофак в шестом общежитии жил! Куда поселили, там и живём, думаю я опять-таки безразлично; решал это ректор, профессор Данилевский, с деканами, нас не пригласили и нашего мнения не спросили. Я пожимаю плечами и приятно улыбаюсь. Чтобы Али не очень огорчался, я говорю, что на втором курсе мы будем снова в первом общежитии жить.

Это уже точно известно.

И на третьем курсе. Я сижу летом в парке на центральной аллее, недалеко от входа, на лавочке одна, учу какой-то предмет; он на лошади шагом едет мимо. Подъезжает очень близко, но умная лошадь отворачивает от меня голову, переступает с ноги на ногу и немного отходит. Она серая в яблоках. На морде у неё ни лысины, ни носового пятна, ни звёздочки. Я смотрю на неё внимательно: бабки тонкие, изящные, одна даже перебинтована; верховая. Мы ещё зимой сдали коневодство.

На одном из занятий по биологии, во время перерыва, вышли мы в коридорчик; дверь в кабинет звероводства была открыта, и ничто не воспрепятствовало нам зайти туда. В кабинете никого не было. Как интересно!

Во-первых, прямо напротив входа стоит чучело северного оленя, а кругом по стенам на полочках чучела пушных зверей. Есть знакомые, а есть и незнакомые. Гера Серебров, наверное, подумал: «Если уж у них по стенам такое, то что же в шкафах?!» И абитура вслед за Валькой Куренной и Герой стала совать свои любопытные носы в шкафы; нет, я в сторонке стояла, помню, мне было достаточно оленем любоваться, я очень удивилась, какой он низкорослый; в зоопарке настоящий живой олень почему-то мне показался выше и больше. Тут и вошла Елена Дмитриевна и вполне недовольно быстренько выдворила нас. Так впервые я её увидела.

Таня спрашивает у меня шёпотом:

– Ты знаешь, кто это?!

– Знаю!

– Это профессор Ильина!..

Мы с Танькой счастливые люди!!! Мы добились своего – мы учились у Елены Дмитриевны, через три года мы сидели вместе за первой партой вот в этой самой аудитории!!

Однажды пришла в гости к Ларисе Казаковой землячка – студентка академии со второго ветфака (почему-то так говорят). Мне она кажется небожительницей, слово «микробиология» звучит торжественно и запредельно. Она рассказывает, как они всей группой не могут сдать микробиологию. Я слушаю её ну чуть ли не с открытым ртом. Но я ещё не знаю, что в этом нет ничего страшного; вот когда один человек не может сдать экзамен, это намного хуже.

Когда она заходит, я занимаюсь тем, что пытаюсь уничтожить таракана в пустой тумбочке, но таракан благополучно убегает. Она говорит, обращаясь ко мне и ко всем нам: «Из кастрюли с супом выбросите таракана и спокойно этот суп съедите!» Я про себя думаю, такая умная, красивая, респектабельная студентка (на ней очень модный фирменный джинсовый сарафан), и такое говорит. Я даже не стала ей ничего отвечать.

Среди абитуриентов особое внимание обращала на себя Марина Поливцева: у неё очень длинная, до попы, коса. Её знали все, она знала всех.

Есть фотография, я её видела, но у меня её нет. Мы малознакомы, но фотографируемся все вместе, напротив входа в первое общежитие. Из всех я знакома только с Мариной, а на фотографии я, Марина, Максимычев и Мутьков. К ужасу Морошкина, внимательно следящего за нашей нравственностью, на мне короткое, много выше колен, платье. Люди, о которых я так свободно говорю, вообще-то все – люди из будущего. В эту академию ещё надо поступить.

И улица академика Скрябина, и Ташкентская обрываются в парке «Кузьминки»; в парке есть качели, волейбольные площадки, дорожки, дороги, пруды, ВИЭВ. Зимой, конечно, лыжни пересекают сугробы, дорожки и дороги во всех мыслимых направлениях. Парк такой большой, что он продолжается и за к/т «Высота», там игровые автоматы и аттракционы, и там есть даже родник с ключевой водой.

На ВДНХ прилетел из Белоярки зоотехник Владимир Иванович Холодов, Надин папа, и приехал прямо в общагу. Я как раз была дома, спала днём (единственный раз уснула днём, устала учить). Он привёз мне от родителей: учебник химии, который мама попросила у Валентины Васильевны для меня, 40 рублей и банку клубничного варенья. Я пошла немного проводить Владимира Ивановича, до автобусной остановки. Он спросил, как ехать до метро «ВДНХ», и я сказала, что надо будет сделать две пересадки на кольцевой линии. Я вообще-то не могла же сразу и всю Москву узнать!

А зимой, на зимних каникулах, когда мы, как водится, собрались у Нади, Владимир Иванович совершенно занудливо стал пенять мне, что я неправильно ему посоветовала, как надо ехать. Даже вытащил карту московского метрополитена им. В.И. Ленина и с помощью карты доказывал, как серьёзно я ошибалась. Хотя я и не спорила.