Всё из того же библиотечного «Пособия для поступающих в вузы» мне были известны номера автобусов в нашу академию, но для верности я всё время спрашивала и вышла из метро на нужную остановку. Как известно, там чёрт ногу сломит. Проезжаю несколько остановок; невольно обращаю внимание на то, какие они короткие. В Новосибирске намного длиннее. Пожалуй, весь путь от станции метро «Кузьминки» до моста – это была бы одна автобусная остановка! На одну остановку никто в автобус не садится, тотчас догадываюсь я. Вот и заветная улица академика Константина Ивановича Скрябина, вот и дом № 23.

Поднимаюсь по ступенькам огромного красивого крыльца, и тут от новой жёлтой босоножки просто отваливается каблук, который стал отставать ещё в метро: я зацепила им ступеньку после входа на эскалатор, когда лестница-чудесница резко уходит вниз. Мне показалось, что я нормально сошла, и что это не мне дежурная внизу эскалатора сказала с упрёком: «Такая большая девочка! Не могла сойти!» Это произошло быстро, незаметно. Теперь я понимаю, что мне. Я отхожу на огромном крыльце чуть в сторону, вправо, расстёгиваю молнию на чемодане и спокойно вынимаю тёмно-синие новые мягкие домашние тапочки, в которых я два дня расхаживала по вагону. Я испытываю дискомфорт лишь одно мгновение; я полагаю, что всем будет глубоко безразлично, во что я обута. Так и есть! В главном корпусе академии даже немного странно безлюдно.

Внутри академии какой-то хороший умный человек сразу при входе повесил для нас развёрнутый тетрадный лист с красной рукописной стрелкой вправо и всего двумя словами:

Мне это очень понравилось, я пошла вправо, дошла до буфета, там меня снова поджидала стрелка. На этот раз влево. Влево же по коридору дверь приёмной комиссии, очереди сдавать документы: на каждый факультет своя; на ветфак самая большая, но конкурс на ветфак и на зоофак будет почти одинаковый, сравнительно небольшой, 3 человека. На стене информация о количестве учебных мест и поданных документов. Мне почему-то показалось, что очередь эта большая и какая-то трудная, но вот я, наконец, захожу.

Здесь-то я и узнала средний балл своего аттестата – 4,875. Очень высокий! Две четвёрки – русский, английский. Меня зачисляют в группу, в которой первые вступительные экзамены – химия и биология. Правильно делают! Бог милостив, мне не придётся сдавать вступительный экзамен по физике; ведь физику у нас преподавал директор так: то отсутствует, а то спит прямо на уроке в классе. Да!!

Один кулак на другой, на них – голову. Закрыл глаза, мы, совершенно изумлённые, притихли. Со звонком открыл глаза, встал, очень недовольный. Урок окончен. На дом тот же самый параграф.

Директор, главное.

Буквально залетает, словно за ней гонятся или обижают там, в очереди, абитуриентка; сама рыжая!

– Можно здесь подождать?

Как мне ни странно, ей позволяют «здесь подождать», и она сначала стоит в сторонке, но потом постепенно подходит к столу. От нечего делать я взглянула на её приготовленные документы. Какой-то не такой аттестат, как у меня; так это и есть золотая медаль, наверное? Прошу разрешения посмотреть – да, в аттестате написано: «За успехи в учёбе…… и т. д. …награждена золотой медалью». Думаю: из-за пяти слов – столько сил тратить! Спрашиваю строго, безжалостно:

– И всё, что ли?!

Отвечает немного растерянно, но вместе с тем как-то с достоинством, мне даже понравилось:

– И ещё – медаль…

Мне велят теперь обойти главный корпус, и там находится такая небольшая контора, там можно заплатить за общежитие. Я выхожу из приёмной комиссии и слышу уже за спиной, как золотая медалистка странно называет факультет: «зверо-пушной». Я удивляюсь: надо же так умудриться сформулировать; такого сочетания слов вовсе не существует. Все хотят учиться на звероводстве; даже те, кто не знают, что это такое есть, думаю я снисходительно.

Хорошо, конечно, это очень хорошо, что мы с ней обе поступили и встретились в сентябре в учхозе, в кузове грузовика, готовясь спрыгнуть на землю по колесу и, обгоняя всех и друг друга, мчаться в столовую… Я восклицаю: «О! Привет! Это ты!» А она мне в ответ: «Только сейчас увидела меня?! Я тебя давно увидела!» Да, только сейчас, и как только увидела-узнала, так сразу и поздоровалась как почти со знакомой!!!!!!!! Я же деревня! А вот ты видела меня и молчала, нет, чтоб сказать, например, так: «О! Ты поступила!» Я немного удивляюсь.

Плачу и за курсы, и за проживание в общежитии и отправляюсь в первое общежитие. Адрес общежития – ул. К.И. Скрябина, д. 25, корп. 4, но находится оно на улице Чугунные ворота. Красивое название для улицы, не правда ли?! Улица тенистая, короткая, «односторонняя»; по одной стороне тянется решётчатая ограда, за этой оградой густые колючие кусты, а за ними начинается территория академии.

Комендант называет номер комнаты на пятом этаже. Там уже живут три девочки – Лариса Казакова и Танька Миллер (на ветфак), Вика Щербина (на биофак). Четыре железных кровати, одна свободная, сразу у двери, и я её занимаю. Танька Миллер была очень противная, она постоянно портила мне настроение, она не поступила. Все остальные поступили, мы с Ларисой по эксперименту.

Для начала я беру свои жёлтые босоножки, кладу их в пакет и выхожу на улицу; то и дело спрашиваю у прохожих, где ремонт обуви. Я иду по улице Чугунные ворота до Ташкентской, фиксирую мимоходом, что вот она, почта, можно будет потом не искать, и за домами, где винно-водочный магазин – ремонт обуви. Мелкими гвоздиками за копейки мне надёжно прибивают каблук, и я второй раз за день в Москве переобуваюсь.

Можно не сомневаться, что на обратном пути я захожу на почту: отправляю родителям телеграмму и покупаю конверты.

Лариса Казакова приехала поступать с папой; он как-то купил сосисок, сварил их и счёл нужным всех девочек угостить. Так я первый раз в жизни увидела сосиски. Как и тетрапаки молока. Как ни странно, Лариса с Танькой – одноклассницы, приехали поступать откуда-то с юга вместе; кажется, даже подружки. Но Танька вздорится со мной, а Лариса нет, она очень спокойная. Не могла уж подружку свою привести в порядок.

Самое главное сейчас – начать заниматься. Я точно помню, что мне не было страшно, хотя сейчас, когда я пишу и вспоминаю, мне и то страшно за себя. Ведь я совсем одна – как же я смогла к этому привыкнуть, прижиться в Москве?! Хотя бы для начала и на месяц! Очевидно, я сразу же написала всем письма – и родителям, и родным, и друзьям и невдолге стала получать ответы. Все письма я храню до сих пор, и их можно перечитать.

Мама мне написала: «Учи, Танечка, может быть, ты и поступишь!» Это было так хорошо, так правильно сказано, это было как раз то, что мне было очень нужно. Мамочка моя спокойно допускала, что я могу и не поступить. Я от этого не стала бы хуже (какие-то дураки не приняли бы меня в ветеринарную академию). Я так и видела себя плачущую на груди у мамы, а мама бы меня утешала. Бог милостив, этого не случилось, но, наверное, именно потому, что мне было «куда отступать». Это очень нужно любому человеку всегда, а не так, что «все мосты сожжены».

Одновременно с этим я абсолютно не видела себя нигде, кроме как в этих стенах, надолго, на целых пять лет, – ни в сельхозтехникуме, ни у папы на звероферме проходящей практику. Это совсем другое, это от уверенности, глубоко в душе, что поступлю.

Прямо противоположно «видела ситуацию» папина сестра тётя Галя. Она написала мне: «Ты должна поступить, ты должна доказать всем, что ты Норкина». Я нисколько не расстроилась: про себя я подумала, что никому ничего задолжать не успела; тётя Галя пишет мне непонятно что. Ответила я, разумеется, в высшей степени благовоспитанно.

Ещё за полгода до поступления, зимой, мы с папой были в гостях в Тюмени у папиных сестёр. Всем было очень интересно, что я намерена делать «после школы». Тогда впервые тётя Галя удивила меня: она сказала, что папе нужно будет обязательно ехать со мной в Москву и каким-то образом содействовать моему поступлению. Прекрасно помню, как мне эти слова не понравились, и я ответила, с трудом удерживаясь на грани приличия: