Я была в белом парчовом платье, сшитом в ателье, белые лакированные на низком каблуке туфли купили у Иры за 45 рублей. Подруги-студентки с трудом укараулили меня часа в четыре, на электрическую плойку накрутили мои косы и распустили их. Такова была мода. Путних заколок не было, принесли откуда-то пластмассовую заколку с синими цветами, немного закололи мои пышные цыганские косы.

Перед началом выпускного мне зачем-то понадобилось зайти в наш класс, я поднимаюсь на второй этаж и прохожу мимо директорского кабинета, а он открыт настежь! Наши учителя – Лидия Андреевна и Наталья Александровна – аккуратно чёрной тушью расписываются в наших аттестатах. Завуч Валентина Фёдоровна видит меня и неожиданно велит зайти.

– Куда будешь поступать? – спрашивает она меня с необъяснимой строгостью; скорее всего, по привычке.

– В Москву, в ветеринарную академию, – говорю я как-то виновато, тоном двоечницы у доски, тоже по привычке. – Никому не говорю.

Мне приходится открыть свою небольшую тайну; я вижу, что разговор носит весьма серьёзный характер. Никогда никому не говорю, что хочу учиться в Москве. Я представляю, как будут злорадствовать в деревне, если я не поступлю!!! Пусть лучше уж не знают! В основном и не знают!

– Так, какие вступительные экзамены?

Перечисляю. Уточняю: в этом году проводится эксперимент: для тех, у кого аттестат выше, чем 4,5 балла, первые два экзамена – биология и химия. Если в сумме 9 баллов, то остальные экзамены сдавать не надо.

Таким образом, кроме аттестата зрелости с очень странной четвёркой по русскому языку (за десять лет обучения в школе я сделала ровным счётом пять орфографических ошибок), мне выдали Похвальную грамоту за успехи в изучении химии. Я улучила секундочку и подсела в спортзале к классному руководителю. Помню, я объяснила ему так:

– Николай Владимирович, мне не нужна эта «Похвальная грамота», можете забрать обратно, у меня её всё равно в приёмной комиссии не примут! В ней ошибка! Смотрите! – я сую своему учителю грамоту под нос. – Здесь написано: за успехи… и примерное поведение. А у меня в аттестате «уд».

Я небрежно протягиваю подавленно молчащему учителю не нужную мне грамоту. Со стороны можно подумать, что я просто обмахиваюсь ею от жары: небольшие одинарные двери на улицу просто не успевают впускать в спортзал свежий вечерний воздух.

…Под утро пошли на берег Оби встречать солнце. Встречали, встречали, что-то мне уже надоело, и вдруг я поняла, что солнышко-то уже давным-давно встало… за тучами! Стало не по себе, обидно за наш невезучий класс: даже солнце не явилось полюбоваться, какие мы красивые пришли на берег, девочки все почти в белых платьях… К десяти утра договорились прийти и навести в спортзале порядок, поскольку на другой день была свадьба у Натальи Александровны. Жизнь продолжалась уже без нас.

Я поехала в Мошково в ЦРБ за медицинской справкой по форме № 286, и, когда приехала домой, то обнаружила: типографски отпечатано: «врач нервопатолог». Я показала папе, он не нашёл ничего страшного, но я-то точно знала – если даже одна буква в документах будет написана неправильно, то документы не примут! Не поеду же я обратно из Москвы, чтоб исправить! Папа, скорее всего, подумал, что никто это читать не будет, но мне ничего не сказал. Он написал стихи, обращённые к мошковским врачам:

И так далее, стихи были длинные, целая поэма. Дальше папа переходил на себя, но тему мошковских врачей не оставил: «Безмозглый эскулап последний выдрал зуб, а как же я питаться буду…»

Я вижу нас с Лидией Андреевной посредине деревни, напротив памятника павшим на войне землякам. Я здороваюсь, и она останавливает меня: «Таня, а вдруг всё же тебе придётся писать сочинение: возьми тему современности, не пиши по классической литературе… Не сдавай раньше времени, ты очень любишь; хорошо проверь, вдруг слово какое-то пропустила; на вступительных экзаменах ставится одна оценка: за грамотность и за содержание». (Ей неудобно сказать мне, что я совсем не умею проверять: если уж я сделала нечаянно ошибку, то мне её уже не заметить.)

Очевидно, что Лидия Андреевна знает, что говорит, но откуда мой папа знает; он мне посоветовал то же самое: вступительное сочинение не пиши про Пушкина, пиши про комсомольцев, ты ещё ничего не понимаешь в Пушкине! Я ничего не понимаю в Пушкине?! Может быть, наоборот, как раз очень понимаю: Пушкин писал вольнолюбивые стихи! Ура! В Россию скачет кочующий деспот… Я только что два экзамена по литературе на пятёрки сдала! Но всё же, конечно, думаю: ладно! напишу как есть про комсомольцев.

Папа постепенно вдохновляется и даёт мне образчик текста на тему Великой Отечественной войны собственного сочинения. Материалом его большой поэмы, которую я всю забыла, а записана она не была, служит недавнее помпезное исправление несправедливости по отношению к герою татарского народа Мусе Джалилю:

Вся поэма, надо полагать, была написана белыми стихами.

Мне купили новый чемодан, модный, очень красивый, мягкий, коричневый, из качественного кожзама; весь на замках и на застёжках, с очень удобной чёрной пластмассовой ручкой. Чтобы ходить на экзамены, я взяла в Москву свою школьную форму: я её очень любила, шила сама из обрезков светло-зелёного гипюра воротничок и манжеты. Я взяла свои школьные учебники по биологии, физике и химии и с комсомольским билетом вместо паспорта поехала в Москву.

Мама с папой провожают меня до вагона, как мы когда-то Женю в Одессу. Поезд тронулся, мама немного всплакнула, папа говорит мне, чтоб писала; я, конечно же, обещала. Мне стало не по себе, что родители остаются одни: кто их будет теперь развлекать! В одном из самых первых писем в Москву мама мне написала: «Танечка, ты уехала – без тебя в доме стало пусто…» Но что же делать?! Всё как будто было предопределено заранее. Если я поступлю и выучусь, то через пять лет вернусь работать в родную деревню: в новом коричневом чемодане лежало направление на учёбу от нашего зверосовхоза. Папа счёл нужным таким образом подстраховать меня, почти гарантированно обеспечить мне поступление в академию.

На верхней полке скорого я открыла сборник рассказов О. Генри, взятый у мамы в библиотеке, и на первой странице прочла: «Дело не в дорогах, которые мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет выбирать ту или иную дорогу…» Время в пути – 2 дня и 2 ночи. В поезде я простудилась, поскольку от жары постоянно открывала окно, и меня, конечно, продуло.

Рано утром «Сибиряк» плавно подкатил к высокому перрону Ярославского вокзала. Разумеется, было видно за километр, что это Танечка Норкина из Белоярки приехала поступать в ветеринарную академию. Московским таксистам, во всяком случае, всё было видно, как на ладони.

– Куда надо? – спросили они меня, едва я ступила на перрон.

– В Кузьминки, – отвечала я, несколько удивлённая своеобразным московским гостеприимством.

– Поехали!

– Сколько?

– Три рубля, – удивился таксист тому, что кто-то что-то ещё спрашивает.

Но я удивила его и быстро подошедших коллег ещё больше:

– На метро поеду!

Я как-то сразу поняла, что в Москве можно истратить любую сумму, и эти три рубля я без труда найду куда истратить. Но попозже. На метро одна пересадка – на «Таганской», чемодан для меня не такой уж и тяжёлый. Было одинаково интересно ехать и на такси и на метро – ведь я не была в Москве ровно три года.