Таинство гибели Тухачевского, пожалуй, еще долго (если не всегда) будет интриговать людское воображение, открывая ему путь в «обитель богов, героев и демонов», превращая в один из «мифов нашего времени».

Тухачевскому приписывали многие военные деяния в годы Гражданской войны, которые совершали другие «красные маршалы». Его личность мифологизировалась, обретая «архетипические» свойства в мифологизированной структуре Великой русской революции, подобно мифологизации и архетипизации Наполеона, выросшего из Великой Французской революции.

Мифологизация исторической личности являет собой обнаружение в ее поступках, поведении, манерах, жестах архетипических свойств или признаков, присущих образу или архетипу Героя или Бога. Как и Наполеон, возникший из хаоса и террора Великой французской революции, Тухачевский вырос – из русской. В структурно-семантической системе «архетипа Революции», на нее спроецированной, его место и роль оказались особыми. Это был «Бонапарт», не ставший «Наполеоном». Это был «Тухачевский».

Конечно, и в представлении советского человека 60-х гг., и ныне для большинства людей он был и является, как и Сталин, не реально-историческим образом, но мифом и легендой.

Очередная «мифологизация Тухачевского», рожденная хрущевской «оттепелью», сменила легенду о «враге народа» Тухачевском, созданную официальной пропагандой после 1937 г., в свою очередь, в свое время сменившую «героическую легенду» о Тухачевском 20-х – первой половины 30-х гг., рожденную Гражданской войной. Последние десятилетия формировали и формируют новые мифы о Тухачевском.

Чрезвычайное явление Героя в Истории не может не породить драматичную коллизию между прозой исторического реализма и мифологизированной поэзией героического эпоса, в данном случае – эпоса советского прошлого, мифологизированного государственной пропагандой. В поисках выхода из драматизма мировоззренческого противоречия, в стремлении разрешить парадоксы мировосприятия, найти нить, соединяющую реализм истории и нравственный катарсис, рождаемый героическим романтизмом, Пушкин писал о «властителе дум» своих – Наполеоне:

«Исторический» Наполеон является Пушкину в органически-неразрывном единстве его «исторической» и легендарной «испостасей», ибо «наполеоновская легенда», «нас возвышающий обман», непостижимым образом вырастает из феномена «исторического» Наполеона. Именно в таком совмещении таится в Наполеоне его исторический Смысл – в героической «наполеоновской легенде» и его мифе, возникающих из сумрака легендированной туманности, рожденной чрезвычайной Личностью, обволакиваемой этим сумраком.

Историософия Человека трагична по существу своему. И трагедия эта тем величественней, чем значительней сам человек «Широк человек, – не мог умолчать драматизма своего открытия Митя Карамазов, – не мешало бы сузить. Слишком много загадок угнетают на земле человека. Высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как в юные беспорочные годы. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей…»¹³.

«Не говорите иначе нельзя было быть, – писал Пушкин. – Коли было бы это правда, то историк был бы астрономом и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные. Но провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая, мощного, мгновенного орудия провидения…»¹⁴.

История – это поток времени, воплощенного в людях. Причинно-следственная, рациональная логика, постоянно, непредвиденно и неожиданно сталкиваясь и переплетаясь с тайной Его Величества Случая, выхватывает из этого потока те или иные личности, а также порождаемые ими или причастные к ним события и явления. Резонируя с тональностью их природных дарований, архетипов подсознания, психокультурным настроем, свойствами интеллекта, подчас именно Случай превращает их в вершителей судеб стран, государств, сотен тысяч и миллионов людей. Потом уже изыскиваются определенные причинно-следственные обстоятельства, которые вроде бы обусловили объективную необходимость этого Случая. Может быть, и так. А может быть, и не так?

Стереотипы Великой Французской революции с ее «робеспьерами», «маратами», «наполеонами», в качестве некого «нормативного образца» подводимые под события и процессы Российской революции с ее Гражданской войной и ее последствиями, при кажущейся порой внешней схожести, уводят нас в сторону от постижения исторических реалий. Мы оказываемся в плену неких закономерностей, «исторических повторов», более похожих на фатальную обреченность, будто бы господствующую в Истории, отвергающую Несходство, порождаемое вторжением Случая в «историческую закономерность». Но Случай разрушает ее и творит неведомые и таинственные в своей неясности новые движения Истории.

В своем знаменитом «Философическом письме» П.Я. Чаадаев отвергал Россию, усматривая в ней, в ее истории и культуре движение в «ложном», «неправильном» направлении, отклонение от якобы «образцовой», «правильной» западноевропейской истории и культуры.

«…Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя, – возражал А.С. Пушкин своему другу, – …но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал»¹⁵.

«Поймите же и то, – как бы продолжал, подытоживая, Пушкин в одной из статей, – что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы…»¹⁶.

Наши представления о генезисе и метаморфозах русской революции и ныне не могут вырваться из цепких объятий «Краткого курса истории вКп (б)»¹⁷, хотя Русская революция много сложнее и противоречивее жестких формул, стесненных его «прокрустовым ложем».

Русская революция, быстро превратившаяся в тотальную всероссийскую анархию, в силу этого, кажется, таила в себе, в самом своем существе, потребность в ее тотальном обуздании, тенденцию к тоталитарности, к тоталитарной, всеобъемлющей власти.

Множество «вождей», «вождят» и «вождишек» в начальный период революционной анархии неизбежно должен был эволюционировать в гражданскую войну множества сословных и социальных групп и «группок», «группировок». Выросшая из Мировой войны, поставившей под ружье без малого 10 миллионов солдат, «мировая революция», вспыхнувшая в России, не могла не воплотиться в многомиллионном «человеке с ружьем», в том самом, по выражению К.П. Победоносцева, «лихом человеке», который давно уже «бродил по ледяной пустыне России».

В разлом самодержавно-государственной плотины, разрушенной окончательно Октябрем 1917-го, хлынули эти 10 миллионов молодых, напоенных кровью людей, в своем большинстве умевших лишь убивать себе подобных, привыкших решать социальные, политические и идеологические проблемы при помощи винтовки, штыка, шашки и револьвера.