Дети, которые болтаются в парке, поговаривают, будто здесь живут приведения. Думаю, я был бы не прочь повстречаться с парочкой призраков. В мертвецах ничего страшного нет. Живые – вот, кто на самом деле творит ужасные вещи.

***

Сегодня ночью я сторонюсь реки. Боюсь столкнуться с Дитером или Мики – что я скажу, если они спросят о телефоне? – и потому, пересекая одну черную улицу за другой, направляюсь к паркам. После полуночи муниципальные советы отключают на второстепенных улицах свет, и освещенными остаются только главные магистрали.

Льет дождь, и когда я добираюсь до парка, мое лицо уже онемело от холода, а одежда пропиталась водой. Вместе с ночным ливнем ко мне липнет и темнота, из которой он соткан.

Пристроившись под каменной аркой над черным ходом многоквартирного дома, я оглядываю парк через дорогу и улицу, потом достаю свой блокнот, замотанный от сырости в целлофан.

Под одним из ветвистых деревьев напротив сидят две девчонки. Жмутся друг к другу, блестящие юбки натянуты до колен. По тротуару слоняется мальчик – голова опущена, вид такой, словно ему безразлично, что он вымок до нитки. Одет он иначе, чем те, кто собирается у реки. Не блестит. Одежда чересчур велика ему, будто он выудил из мешка с пожертвованными вещами первое, что попалось под руку. Даже отсюда мне видно, как обувь так и норовит соскользнуть с его ног.

Мои глаза неотрывно следят за ним, пока он бродит туда-сюда.

Чем дольше я за ним наблюдаю, тем сильнее ощущение, что ему и впрямь все вокруг безразлично.

Здесь не притормаживают машины. Нет прохожих. И нет акул.

***

– Эй. Ты же друг Дашиэля, верно?

Вздрогнув от неожиданности, я стукаюсь головой о дверь позади себя.

Слева стоит девчонка с полупрозрачным зонтиком. Я не заметил, как она подошла.

Морщась от боли в затылке, я смотрю на мокрую землю. Заворачиваю блокнот в целлофан.

– Извини… Я не хотела тебя испугать, – говорит она.

Я узнаю́ ее, но на всякий случай бросаю вверх быстрый взгляд.

Донна.

– Ничего. – Я наворачиваю вокруг блокнота все новые, новые и новые слои целлофана – это занятие я могу растянуть надолго. И чего ей от меня надо…

– Дашиэль говорил, ты не очень-то разговорчивый. Вот. Это тебе. – Она протягивает мне бумажный пакет в жирных пятнах.

Спрятав блокнот в карман, я беру пакет в руки. Он горячий. Я еще даже не подумал и не посмотрел, что внутри, а во рту у меня уже скапливается слюна. Пахнет корнуэльской булочкой или чем-то таким же вкусным. Я поднимаю взгляд. Сглатываю с сердцем, застрявшим в горле.

– Спасибо. – Иногда слова становятся для меня словно инопланетными существами, но не забыть поблагодарить – это важно.

– Ты так долго стоишь тут, что весь промок. Тебе сегодня есть где заночевать?

Я киваю.

– Там сухо? – В ее голосе беспокойство.

Я, правда, не понимаю, почему она обо мне беспокоится.

– Да.

– Хорошо. – Ее дыхание замерзает в воздухе, пока она говорит и, греясь, притоптывает на месте.

Сам я уже забросил попытки согреться.

Пальто Донны еле прикрывает ее короткое платье. Молния на пальто разошлась. Молнии я чинить не умею. Но мне хотелось бы научиться. Я хочу научиться чинить абсолютно все.

Аромат свежей булки сводит меня с ума. Может, Донна не будет против, если я начну есть прямо сейчас? Хотя вряд ли ей понравится смотреть, как я ем. И заставлять ее мне неловко.

– Слушай, если когда-нибудь захочешь поговорить… или просто… то я здесь почти каждую ночь. Или тут, или возле реки… Мне тоже его не хватает.

Я отваживаюсь посмотреть ей в лицо.

Она красится не так сильно, как остальные – да и выглядит постарше большинства прочих девчонок, – но все равно ее губы алее алого, а глаза подведены черным и, кажется, чуточку голубым. Ее темные волосы подстрижены по-мальчишески коротко, но на мальчика она не похожа. Донна напоминает мне Лайзу Минелли на постере «Кабаре», который я как-то видел в окне закрытого магазина у «Ватерлоо».

Налетает ветер, отправляя жестянки с бумажками кружить спиралями по тротуару. Донна, ежась, заталкивает руки в рукава своего пальто. Она выглядит уставшей и замерзшей. Если она живет там, где я думаю, то, чтобы дойти до дома, ей предстоит прилично пройтись.

– Ну, тогда пока? – говорит она.

Я киваю. Смотрю ей вслед, потом перевожу взгляд за дорогу. Девчонки, которые были под деревом, тоже ушли.

Мальчик теперь сидит, положив голову на колени. Он устал. Той усталостью, что обосновывается в каждой мышце твоего тела, в каждом глотке морозного воздуха ночи. Мне знакома такая усталость. Я знаю, каково это. Когда ты настолько устал от всего, что у тебя остается ровно одно желание: чтобы все это прекратилось. Я смотрю на него и думаю, вдруг кто-то раньше с теми же мыслями смотрел на меня.

Потом я поднимаю глаза. Волоски у меня на шее встают дыбом – как если бы мимо меня пролетела какая-то неведомая, невидимая сила.

По направлению к мальчику идет человек в темном пальто.

От одного его вида мой позвоночник прошивает разрядом дрожи. Я чую опасность, хоть и не могу понять, почему.

Конечно, он может быть всего лишь случайным прохожим или рабочим, возвращающимся домой. Даже если он плавающий на этом участке клиент, то мальчик наверняка ради того сюда и пришел – чтобы кого-нибудь подцепить. По крайней мере такое впечатление он производил весь последний час.

Наверное, всему виной одиночество. Это оно заставляет меня делать по-настоящему безумные вещи. Иного объяснения у меня нет.

Кусая на ходу булку, я перебегаю дорогу. Булка еще горячая и такая вкусная, что на мгновение я забываю о том, как сильно замерз. Чтобы она осталась теплой, я складываю пакет в несколько раз. Машин на дорогах в этот час почти нет, изредка проносятся мимо только такси да превышающие скорость спортивные автомобили.

С каждым шагом мое дурное предчувствие крепнет. Непонятно с чего, ведь сказать точно, что на уме у этого человека, нельзя. И все же я боюсь, что это акула. Походка у него осторожная и размеренная, и пусть из-за дождя на ресницах мокрый асфальт у меня под ногами искрит, а все вокруг стало нечетким, мне чудится, что человек улыбается.

Наконец я оказываюсь на другой стороне. Мальчик склоняет голову набок, но смотрит не на мужчину, который идет к нему, а на меня. Он выглядит настороженным, но это правильно и нормально – если тебе совсем на все наплевать, то долго ты на улице не протянешь.

Я отбрасываю волосы назад. Заставляю себя удерживать его взгляд на несколько секунд дольше, чем обычно с кем бы то ни было, – чтобы создалось впечатление, что мы как-то связаны, или любое другое, какое угодно, лишь бы вынудить того человека не подходить. Для меня непривычно и странно так долго смотреть кому-то в глаза. Мне это не нравится.

Приблизившись, я вижу, что глаза у мальчика светлые. Может, зеленые или голубые. Он не прячет их за мейкапом, а кожа у него чистая и свежая, как вода. Он выглядит маленьким. По-настоящему маленьким.

Не отводя от мальчика глаз, я тоже опускаюсь на тротуар. Но не рядом, а в паре шагов, чтобы не испугать.

Человек уже в нескольких метрах. Когда он пропускает шаг, у меня не остается сомнений, что он собирается подойти. Я не смотрю на него. Притворяюсь, будто бы его не заметил, будто не составляю наспех его описание в голове, которое мне, пока оно не забылось, надо вскорости записать.

Человек снова начинает идти. Минует нас, и я, повернув голову, смотрю ему вслед. Может, он просто рыба. Может быть…

До сих пор я охотился только на тех акул, о которых рассказывал Дашиэль, но, быть может, на сей раз я впервые приметил свою.

Взгляд мальчика следует за моим, и происходит странная вещь – когда он видит, что человек уходит, его пробирает дрожь. Совсем как меня – тоже так, словно преодолеть ее он не может.