Свадебный обед прошел весело: много танцевали, даже София с Клавой удивили всех, изобразив нечто похожее на кадриль и польку одновременно. К вечеру развели костры и уселись вокруг петь песни. Афанасий оказался обладателем красивого тенора. Он пел русские романсы под гитару и все время поглядывал на Клаву. Девушки попросили Асю бросить через голову свадебный букет. Она не знала об этом обычае, а когда ей объяснили, с удовольствием откликнулась. Букет взлетел высоко. Одна из девушек подпрыгнула, но не поймала, только задела рукой. Изменив траекторию, букет ударился о Клавину голову и упал к ее ногам. Все захлопали. Клава смутилась, замахала руками, но, увидев, как Афанасий подкручивает седой ус, подняла букет с земли.

Первые месяцы на канадской земле прошли для Миши и Аси как во сне.

– Не знаю, как ты, – однажды разоткровенничался с женой Мишка, – а у меня такое ощущение, будто я готовлюсь к экзамену по русской литературе конца девятнадцатого тире начала двадцатого века. И я нисколько не удивлюсь, если прямо здесь, у нашего дома, встречу графа Толстого или доктора Чехова. Ты меня понимаешь? Все какое-то ненастоящее… литературное, что ли, не знаю, как объяснить. Будто взяли ту Россию, которая давно кончилась, и перенесли сюда, в канадские Березки.

– А мне кажется, что я всегда тут жила. Мишенька, дорогой, не хочу возвращаться, давай останемся. Дом продавать не будем, пойдем учиться, работать. Пожалуйста.

– Да я не против, а вот с мамой как быть? Ведь у нее, кроме нас, никого. А переезжать сюда она не захочет, ты же знаешь. Все про квартиры талдычит, про добро, что всю жизнь наживала.

– Теперь она уже не одна будет, – интригующе улыбнулась Ася. – Разве ты ничего не заметил? Афанасий ей предложение сделал и собирается перебраться в Россию.

– Ты шутишь! Она ничего не сказала.

– Стесняется, наверное. София случайно проговорилась. А я-то думала, с чего это мама Клава преображается на глазах: шепчется с Софией, советуется, что надеть. София пару раз ее в магазины возила и в парикмахерскую. Я чуть не упала, когда увидела ее с новой прической и в элегантном костюмчике с шарфиком. Разговоры у нее только об Афанасии. Теперь вот умотали с ночевкой на Ниагару.

– Вот это да! Надо бы этому процессу придать ускорение. Тогда все решится лучшим образом: мы к ним в гости приезжаем, они к нам, и все счастливы. А нам с тобой пора делом заняться: сдать английский для университета и оформить вид на жительство. Не пожалеешь?

Перед отъездом Клава заявила детям:

– Погуляли, и хватит. Тут хорошо, а дома лучше. Что значит, не вернетесь? Вот Афанасий и тот в Россию рвется. Замуж за него выйду и перевезу, как обещала, а вы что же? Соскучитесь ведь. Его вот мальчишкой сюда привезли, а он все помнит и все тоскует.

– Мам, я учиться здесь буду в университете. И Настя тоже, – спокойно и твердо ответил Михаил. – Выучимся, а там посмотрим. Жизнь, она долгая, может, и в России со временем найдется что делать. Слышала, что София говорила про царя Петра? Не зря он деток боярских в учение к иностранцам отдавал – мозги прочищал на пользу отечеству.

Клава вздохнула и возражать не стала. В глубине души она понимала, что дети правы. Ну что плохого в том, что поживут они тут, в красоте и чистоте этой, среди улыбчивых и вежливых людей. Будут приезжать, в конце концов, а там со временем, может, и вернутся. А пока – пусть. Дома черт-те что творится, сбесились все, друг дружку режут, взрывают: то тебе Карабах, то казахи как с цепи сорвались, то грузины с абхазцами собачатся, и главное – жрать нечего. Как Афанасий не боится? Еще, не дай бог, передумает.

Возвращение Миши и Аси затянулось на долгие годы и могло бы никогда не произойти, если бы не история с книгой, которая, как оказалось, ждала своего часа.

Миша частенько наведывался в Москву, закрутив совместный бизнес с российскими предпринимателями. Ася не приезжала. От одной мысли о свекрови ее мутило, ей и так хватало Клавиных визитов в Канаду. Клава, конечно, скучала по детям, но за эти годы привыкла жить припеваючи вместе с Афанасием. Устроились они на Котельнической. Дети, правда, настояли, чтобы в одной из комнат был открыт музей великой актрисы Татьяны Карпинской. Но это Клаве не мешало. «Пускай народ заходит, веселее даже», – говорила она. Просто так в музей прийти было нельзя – только по записи и обязательно с экскурсоводом. Афанасий от этого даже выиграл: соорудил в коридоре стеллажи с реликвиями Ахтырского полка и рассказывал людям о гусарах, даже стихи Дениса Давыдова читал.

Миша иногда подумывал о возвращении, но Ася этот вариант даже не рассматривала. Она выучилась в университете Райерсон на художника-аниматора, сняла несколько мультфильмов, которые были отмечены призами, преподавала живопись в колледже, писала картины и регулярно выставлялась в престижных галереях. Всякий раз, встречаясь со свекровью в Торонто, она словно получала по лицу грязной тряпкой. Отношения у них не только не улучшились, но стали еще более напряженными. И все из-за одного обстоятельства, которое Клава превратила в козырную карту, когда начинала петь Мише, что Ася – совсем не та жена, которая ему нужна, и, пока не поздно, лучше развестись. До сих пор у пары не было детей.

Первой, кто решился задать Асе вопрос о детях, была София. Она молчала почти десять лет. Сначала Миша и Ася учились, потом устраивались на работу, потом путешествовали. Им было всего-то по семнадцать, когда они поженились. Какие дети – сами еще малы, но время шло. Отметив, что Ася завела одну кошку, потом другую, потом поселила дома семью кроликов и в довершение всего собиралась обзавестись собачкой, София не выдержала и спросила, как весь этот зоопарк уживется с младенцем и, собственно, когда ожидается появление наследника.

Ася и сама хотела бы это знать. Она много раз была у докторов, которые подтверждали ее полное здоровье. Именитый гинеколог, консультации которого она ждала полгода, как и все остальные канадские доктора, просто посоветовал немного подождать. Но это «немного» превратилось в годы и годы бесплодной надежды – беременность не наступала.

Миша тоже был ни при чем, анализы подтвердили его мужское здоровье. Постепенно оба склонились к мысли, что надо бы решиться на искусственное оплодотворение либо искать суррогатную мать.

Узнав о планах молодых людей, София умоляла этого не делать. Она говорила, что если Господь не дает детей, то есть на это причины, которые пока неведомы, но обязательно откроются. Она посоветовала Асе помолиться о будущих детях иконе Федоровской Божьей Матери, заказала специальный молебен и по субботам ходила вместе с Асей к чудотворной иконе в Свято-Троицком храме на улице Генри. Но все было тщетно. И все же после того, как Ася начала молиться, причащаться и исповедоваться, после того как втянулась в церковную жизнь, помогая Софии в делах местного сестричества, ее страдания утихли. При виде младенцев она уже не заходилась в рыданиях, зависть к беременным отпустила, и отвращение к себе прошло бесследно. Правда, смирившись, Ася не потеряла надежду.

– На все Божья воля, – часто повторяла София. – Он лучше нас знает, когда, кому и зачем, потому что вперед видит, а мы нет. Если суждено – родишь, нет – усыновишь, тоже дело Божеское, а вот эти подсадки, матери суррогатные… Не люблю. Знаешь, сколько там зародышей отбракованных погибает, пока один зацепится? А как же Дух Божий, что делением каждой клеточки ведает? Страшно. Пока у тебя есть надежда и время самой родить, молись.

Миша с тревогой наблюдал за изменениями в Асином поведении. Он довольно скептически относился ко всему религиозно-клерикальному, но при этом старался не обижать жену. Однако, когда «церковные заморочки» стали все больше проникать в их семейный быт, с раздражением справиться было все труднее. По большому счету Миша не особо страдал по поводу отсутствия детей. «Наука поможет, – убеждал он жену. – Соорудим себе бебика с ее помощью, не волнуйся». София чувствовала, что в семье назревает конфликт, и, как она сама говорила, держалась на этом свете только потому, что не могла позволить развалиться семье. Уже совсем больная и немощная, она твердила, как заклинание: «Не умру, пока вашего ребенка не окрещу». Но своего обещания София не исполнила.