Я открыла настежь грязное окно, включила чайник и села за стол. Хоть электричество пока не отрубили да вода, пусть и хило, но бежит... Правда, в таком доме каждое включение света - как завод бомбы: закоротит проводку - не закоротит, вспыхнет или нет... Но я решила для себя, пусть и глупо, на свой страх и риск остаться ненадолго, окунуться в домашнюю атмосферу, перевести дух, вспомнить... соскучиться. Когда я уехала учиться, а младший брат спустя два года ушел в армию, мама начала встречаться с очередным мужчиной, и я... домой не очень-то хотела. Но вот... прижало тоской. Неожиданно и не вовремя. Мама в другом городе, с вещами и мелкой. И почему-то туда... не хочется. А хочется... просто к маме. В прошлое.
Я сняла ветровку, достала из кармана заветный радужный бутылек и поставила его на стол. И в гудении чайника, в шорохе листвы за окном, снова услышала мамину колыбельную. Без слов, только тихий-тихий напев. И снова запахло блинами и свечным воском. И очень захотелось проглотить зелье. Но - чайник. Перекушу, отключу его от старой розетки, и спать. В потертый плед с головой - и в прошлое. Я поэтому и убираться дома не стала - хоть какие-то следы, пусть пыльные и грязные, но остаются, и пока они есть, я тоже... я тоже есть. Живу, словно и не уезжала...
Проглоченная второпях "Сайра", выпитый одним глотком чай, и я, скинув кроссовки, забралась с ногами на диван, завернулась в плед, открыла пузырек. Одуряюще запахло пряниками, и искры радуги замерцали в воздухе, словно от зелья пар пошел. И пусть сумасшедший дед мелет... ересь всякую. А я... И раскрыла левую ладонь, на которой заплясали крошечные огоньки. Я, наверно, все же немного нечисть - приколдовываю с недавних пор, тут он прав, чувствует, но - прав только в этом...
Я сжала руку в кулак и одним глотком выпила зелье. По телу разбежалось приятное тепло, расслабляя мышцы, закрывая глаза, отключая мозг, напевая колыбельную.
Колыбельную...
Но приснилась не мама. И не путешествие. И даже, надеюсь, не любовь. Ибо и здесь ненормальный Викушка не отстал. Белесые бельма вытаращились на меня из влажной тьмы, а каркающий голос как засипит:
- Проснись, дурёха! Проснись! Не спи, нельзя тебе спать! Ты не умеешь! И сны тебе сниться, - глаза вдруг оказались близко-близко, - не должны. Проснись! Слышь? Вставай, говорю! Не спать!
И на этом окрике я подскочила, как ошпаренная. Дико колотилось сердце, в ушах шумела кровь... и звенел глухой рев "не спать!". И звенел явственно, и почти не оставлял сомнений в том, что... Я досадливо поджала губы. Сон прошел, как ни бывало, ни в одном глазу, и такая меня взяла обида и злость... Да я сейчас от него и горстки пепла не оставлю, будь он хоть трижды больным и пожилым!.. Мерзкий старый... хрен! Сволочь патлатая!
Из квартиры я выскочила в ярости, так хлопнув дверью, что задрожал пол, а с потолка посыпалась штукатурка. Спалю к черту, ох, спалю, и возьму грех на душу... и сделаю миру одолжение. Подъездную дверь я едва не вынесла. Вывалилась на улицу и сразу наткнулась на ненавистного деда. Он сидел на лавочке, скребя одной рукой у себя в бороде, второй - у кота за ухом, и натужно сопел.
Я кашлянула, замявшись и топчась на одном месте. Там, дома, далеко-далеко, поступок виделся осязаемым... правильным. А теперь, в шаге от него... я струхнула, поостыла и опять пошла на поводу у воспитания.
- Что это значит? - зашипела на Викушку не хуже его кота, уперев руки в боки. - Зачем вы мои сны лезете? Почему...
- Босиком-то не холодно, а, девица? - просипел он насмешливо, отпуская ворчащего кота.
Я глянула на свои ноги. Закатанные джинсы, босые ступни в ворохе осенних листьев. Приближалась ночь, пряча солнце и высасывая из мира скудное осеннее тепло, и, должно быть, асфальт холодный... В душе что-то неприятно сжалось - не то предчувствие, не то... Я зябко обхватила руками плечи - я ведь в одной легкой майке! - и неожиданно не ощутила холода. Ветер срывал с берез жухлые листья, гонял их по двору, смешивая с пылью, но... Почему я не чувствую ни тепла, ни холода?.. Ведь совсем недавно, гуляя в парке, я все ощущала!
Кажется, я сказала это вслух, тихо, с отчаянием.
- Нет, не ощущала, - дед смотрел на меня в упор, не мигая. - Ты просто еще не успела забыть, каково это - быть живой, - и неожиданно мягко, сочувственно спросил: - Ты так и не поняла, да, дурашка? А знаешь, кто никогда не спит и не видит снов? Мертвые. Ты так и не поняла, что теперь одна из них?
"Это неправда!", - истерично заорал внутренний голос, а я не смогла вымолвить ни слова. Ни единого. Горло сжали спазмы. Такие... живые и настоящие...
- Это фантомные ощущения, - Викешка кивнул, - фантомная боль души. Ты присаживайся, - он неожиданно пододвинулся, - в ногах-то правды, как говорят, нет... Садись, дурёшка. Не злая ты. И от живых питаться еще не начала. Ты прости. Что ругался. Знаешь, так накатит порой... Боюсь я вас, мертвых, ох, боюсь, девка... Как ослеп лет пять назад, так и начал... видеть. И боюсь - жуть как, особенно этого, твоего, сверху который... Сильная душа, когда серчает - так вспыхивает, ажно обжигает, ажно глазам больно... А вот ты - тихая, мягкая, теплая. Огнем светишься. Сгорела, да?
- Я не помню... - ответила одними губами. - Я... я не верю...
И Егор - тоже?..
- А дай руку, - Викешка сел боком и протянул мне сухую смуглую ладонь с узловатыми пальцами. - Дай. И скажи - какая моя рука?
- То есть? - переспросила тупо, положив руку на его ладонь.
- Горячая или холодная? Сухая или влажная? Дрожащая или крепкая? Шершавая или гладкая? Мягкая или жесткая? А мозолей сколь, а?
Я крепко зажмурилась, прислушиваясь к ощущениям. Можно было угадать. Легко. Горячая, сухая, дрожащая, шершавая, жесткая. Очень легко. И очень... больно. Внутри разрасталось жжение. Я вижу, слышу, но не чувствую. Ничего. Вообще. Мы так привыкаем ощущать мир тактильно - прикосновениями, кожей, - что перестаем обращать на это внимание. И не замечаем, когда теряем, когда от ощущений остается лишь рефлекс - фантом. Снег - значит, должно быть холодно. Упала - значит, должно быть больно. Должно быть...
- Эй-эй, ты чё, дурёшка? Дерево-то живое, не трожь! Не трожь, говорю, ничё ж не выйдет!
Да, не вышло... Я снова изо всех сил пнула осину. Нет, таки вышло. Ни боли, ни... прочих ощущений. И на коже - ни ссадинки, ни царапинки. Я поймала сухой красный лист и сжала его в ладони. Тот хрустнул, рассыпаясь трухой. И "Сайра" мною честно съеденная, и чай - выпит... Не все клеится-то, а, Викешка? А может, врешь ты все, может, радужное зелье имеет побочный эффект, о котором умолчал продавец?.. Потеря ощущений, провалы в памяти...
- Верить - не верить, дело хозяйское, - дед отвернулся, ссутулился, почесался. - Только не резон мне врать тебе, девка. Никакой не резон. Иди. Да, иди-иди, вон, в люди, к живым. Да поговорить попробуй. Увидят ли? Кто-то увидит. Недавно мертвые силы в душе хранят, с предметами работать могут, людям являться. А как неделя-другая пройдет, так и все. Сорок дней покуда не истекли - есть силы, на дорогу, заметь, силы, чтоб уйти. А как срок выйдет... сил не будет, застрянешь. И пойдешь к живым силу пить. Убивать.
Я молча слушала, сжав кулаки. Да, идти к людям. Точно. Страшно - очень, но...
- А зелья не пей, - добавил Викешка. - Не пей. Душу он у тебя отнимает, продавец этот. Понимаешь? Он через сны тебя пьет, сны твои кон-сер-ви-ру-ет. Забирает себе. Слыхала, как они поют, видала свет? Живой свет живой души это, вот что.
- А вам откуда знать? - я внимательно смотрела на бомжеватого юродивого.
- А я энтот... как его бишь... - он выпятил впалую грудь. - Екстра... екстра...секс, во. Чую. Вижу. Слышу. Знаю. Вот и весь сказ. Хошь больше знать - так поймай шельмеца да яйца ему выверни. Сила-то есть, а? Кто стихийно помирает не своей смертью, бывает, что часть - от такусенькую! - но получает и ворожить могёт. Вроде как извинение это.
