Избирательная кампания 1999 г. отличалась исключительной вялостью всех участников. Спонсоры, ранее не жалевшие денег на раскрутку своих политических союзников, на сей раз поскупились, ибо все были уверены — никакой реальной власти депутаты не получат. Телевидение показывало невыразительные клипы, из которых было совершенно непонятно, за что выступает та или иная группировка. Никто не стремился разъяснить массам свои взгляды, но даже там, где у политиков свои позиции были, они всячески старались их скрыть. Говорить откровенно о своих целях и идеях для «политического класса» образца 1999 г. значило бы вызвать ярость населения.

«Партия власти» в 1999 г. выступала под двумя вывесками. Как известно, в 1995 г. Кремль тоже пытался создать сразу два проправительственных блока — один левый, другой правый. С левым блоком Ивана Рыбкина ничего не вышло, а правый блок оказался совершенно нежизнеспособен, пройдя в парламент. На сей раз ставка была сделана на создание сразу двух правых блоков. Различия между ними были не идеологическими, а культурными, «стилевыми». Чиновники старшего поколения объединились в блоке «Единство» («Медведь»), а молодые карьеристы — в Союз правых сил.

«Атака двумя колоннами» оказалась тактически выгодной для правящей группировки еще и потому, что необходимо было подорвать позиции ОВР, не усилив при этом «Яблоко» или КПРФ. Агрессивная кампания против ОВР и КПРФ велась государственным телевидением и особенно журналистами, близкими к СПС. В это самое время представители «Медведя» вели «позитивную» кампанию, не вступая в полемику со своими противниками. Культурные различия тоже принимались в расчет. «Медведь» должен был отобрать избирателей у ОВР, а СПС, обладавший более «интеллигентным» имиджем, — у «Яблока».

Телевидение рассказывало избирателям о растущем рейтинге «Медведя», который первые две недели практически не вел избирательной кампании, подтверждая опасение, что в пользу этого блока готовится широкомасштабная фальсификация. Шедевром избирательной пропаганды «Медведя» был мультипликационный клип, в котором «Медведь» приходил чинить сказочный теремок, по дороге выбрасывая оттуда волка, обещавшего домик приватизировать. Правда, в русской сказке, по которой был сделан клип, теремок развалился как раз после того, как туда вселился медведь... Если Россия представляла собой теремок, то последствия победы «Медведя» предсказать было нетрудно.

Хотя программы у всех партий были более или менее правыми, то избирательная риторика и пропагандистские образы у всех, включая Союз правых сил, исключительно левыми. СПС, получив огромные деньги, вел кампанию особенно напористо. Блок возглавили бывший премьер Сергей Кириенко, бывший вице-премьер Борис Немцов и бывший министр Ирина Хакамада. Все эти персонажи были столь похожи друг на друга и столь лишены самостоятельного политического лица, что журналист Олег Давыдов даже предложил их считать за одну личность, которую он назвал «Кирнемхака». Фоторобот этого существа был опубликован на страницах «Независимой газеты»[294]. На общем унылом фоне СПС выделялся энергичной пропагандой. О либерализме, частной собственности и «открытом обществе» за все время кампании не было сказано ни слова. Лозунгом СПС было: «Молодых надо!»

На выборах 1999 г. отсутствующие партийные программы были заменены взаимными обвинениями в коррупции и самовосхвалением политиков. Кирнемхака в этом смысле превзошла всех, ибо никаких черт, кроме молодости, она вообще не обнаружила. Зато организаторам кампании успешно удалось заставить избирателя забыть о прошлом ключевых персонажей СПС. От населения фактически скрыли не только программу блока (хотя Кириенко время от времени размахивал перед телекамерами толстенной книгой), но и его состав. Гайдара и Чубайса предпочитали публике не показывать. Провалившихся отставных начальников превратили силами имиджмейкеров в молодых радикалов, добивающихся обновления власти.

Хуже всего обстояли дела у коммунистов. В Думе созыва 1995 г. КПРФ получила только по спискам 99 мест, что давало ей возможность вместе с депутатами-одномандатниками и союзниками контролировать до 220 голосов. Однако этот результат был достигнут не благодаря массовой народной поддержке партии, а из-за парадоксов российского избирательного законодательства. «В декабре 1995-го половина мест, распределяемых по партспискам, досталась мелким партиям, не преодолевшим проходной барьер, в результате чего их мандаты поделили между собой четыре победителя, — отмечал журнал “Эксперт”. — Бонус КПРФ составил около полусотни мандатов». В одномандатных округах для победы порой хватало 20% голосов, что опять же благоприятствовало КПРФ, которая была относительно сильнее других партий.

Однако, завоевав мощные парламентские позиции, руководство партии даже не пыталось ими воспользоваться. «Конвертировать стратегическое преимущество в Думе во что-нибудь осязаемое коммунисты не сумели из-за своей идеологической заскорузлости и неспособности к маневру. Даже “розовый” кабинет Примакова, куда вошли (в кои-то веки!) несколько членов КПРФ, они не только не смогли уберечь, но и приблизили его кончину, упорствуя с импичментом президенту. Оба варианта политического соглашения между ветвями власти (осень — 98 и зима — 99), которые могли стать первым шагом к коррекции Основного закона в желанном для коммунистов направлении, те отвергли из чистой фанаберии»[295].

На самом деле проблема коммунистического руководства была не в «заскорузлости» и «фанаберии», а в отсутствии политической стратегии, нежелании бороться с властью. В 1999 г., накануне выборов, Геннадий Зюганов с важным видом обещал «Независимой газете», что его партия получит до 40% голосов и вместе со своими союзниками завоюет в Думе две трети мест, «так называемое конституционное большинство»[296]. В это самое время избиратели массово покидали партию.

Выборы 1999 г. не были ни честными, ни свободными. Группировки, не пользовавшиеся благоволением Кремля, были лишены доступа к общенациональным телеканалам ОРТ и РТР, а Лужкова и ОВР ежедневно поливали грязью. Коммунистов на сей раз не трогали, но слова им не давали. За постсоветские годы в России местные администраторы освоили целый арсенал средств избирательной фальсификации. Можно еще до открытия участков поставить там урны, уже частично заполненные бюллетенями в пользу «нужных» кандидатов и партий, правда в этом случае могут не сойтись списки проголосовавших с количеством бюллетеней в урнах (на что жаловалась оппозиция в Москве в 1997 г.). Можно вбросить некоторое количество бюллетеней в последний момент, заодно расписавшись за не пришедших голосовать избирателей (такие факты неоднократно выявлялись в русской провинции). Мертвых душ в списках всегда оказывалось достаточно. На выборах президента Карачаево-Черкессии голосовал некто Лайпанов, погибший в автокатастрофе за несколько месяцев до того. Тот же Лайпанов осенью 1999 г., по данным российских спецслужб, взрывал жилые дома в Москве. Не исключено, что он голосовал и на выборах 1999 г. в Госдуму. Наконец, можно просто исправить или сфабриковать итоговые протоколы (подобная практика была замечена на Северном Кавказе, в Подмосковье, в отдаленных районах Крайнего Севера).

Прямая фальсификация итогов голосования являлась в ельцинской России лишь одним, причем не главным, средством управления выборами. Более распространенной и эффективной практикой было давление на избирателей. Доходило до прямых угроз — отключить в районе свет и отопление в случае неверного волеизъявления. В отдаленных гарнизонах и маленьких деревнях люди голосовали под присмотром начальства. Администрация предприятий объясняла работникам в «закрытых городах», кого выбрать, чтобы получить зарплату. Полноценное наблюдение за выборами в масштабах страны могли наладить только коммунисты, вследствие чего у них, как правило, голоса не крали. Но подправить результат кремлевских любимчиков можно было за счет неголосующих или за счет слабейших списков.