Легко догадаться, что раздел собственности в таких масштабах не может не сопровождаться бурным ростом коррупции и других видов преступности. Задним числом либеральные экономисты, особенно западные, жаловались, что успеху реформ препятствовала всеобщая криминализация общества, рост мафии и тотальное неуважение к закону. Специфика русского капитализма, однако, была не в широком распространении коррупции, а в ее неэффективности с точки зрения экономического развития. Crony capitalism («капитализм круговой поруки») и олигархия господствовали во многих «периферийных» странах. Однако если в Восточной Азии подобные формы капитализма оказались совместимы с промышленным ростом и технологическим развитием, то в России все сложилось иначе. Олигархия возникла не в ходе модернизации, а, напротив, в процессе разложения советской системы. Она создала свои капиталы не за счет строительства новых предприятий, а за счет перераспределения собственности. Иными словами, если олигархический капитализм в Азии был выразителем своего рода «пассивной революции», то в России — социальным продуктом реставрации.

Коррупция стала единственным рациональным критерием для принятия решений. Однако старая номенклатура, многое получив от раздела собственности, все же вынуждена была потесниться. Заводы, недвижимость и месторождения полезных ископаемых уходили в руки шустрых менеджеров, которых на первых порах партийные и государственные чиновники подобрали на роль доверенных лиц. На практике именно эти менеджеры присвоили себе львиную долю собственности, хотя и старая номенклатура не осталась в накладе.

Бывшие комсомольские работники и представители советской партийно-хозяйственной бюрократии формировали костяк новой буржуазии, пополнявшейся выскочками из рядов интеллигенции и разбогатевшими мафиози. Методы, которыми пользовались ради обогащения, были не самые красивые, но все списывалось на «переходный период». В декабре 1996 г. московский еженедельник «Итоги» опубликовал восторженную биографию математика Бориса Березовского — в то время одного из самых могущественных предпринимателей страны, ставшего к тому же заместителем секретаря Совета безопасности России.

«Березовский создал акционерное общество «ЛогоВАЗ» и поначалу просто торговал «жигулями». Но скоро ему стало тесно. Амбиции математика уже не умещались в рамках ассортимента Волжского автомобильного завода. И даже приобретение статуса привилегированного дилера «мерседеса» и ряда других престижных марок автомобилей ненадолго развлекло его. Он задумал построить свой завод и наладить выпуск отечественного «народного автомобиля». Ради этого был основан Автомобильный всероссийский альянс (AVVA), и Березовский стал его генеральным директором.

«Народный автомобиль» требовал немалых денег, причем именно народных же, а не бюджетных. Недостатка в доверчивых вкладчиках тогда не ощущалось. Россиянам пообещали, что вложив свои трудовые накопления, они получат хорошие дивиденды и дешевый автомобиль в придачу. Народ выстроился в привычные очереди. Прошло три года. Завод, как утверждает автор этой затеи, строится в Финляндии, акционеры же AVVA пока не получили ничего. Теперь недруги обвиняют Березовского в создании банальной «финансовой пирамиды» и «обогащении за счет народа». Березовский огрызается: он, мол, и не обещал вкладчикам немедленной отдачи, а дело идет туго еще и потому, что их прежние взносы съела инфляция.

Впрочем, за это время интересы гендиректора AVVA успели перерасти рамки автомобильного бизнеса. В 1994 г. он стал первым заместителем председателя АО «Общественное российское телевидение», а «фактически — хозяином первого, “останкинского”, телевизионного канала»[202].

Не правда ли, это поразительно похоже на гоголевские истории про церковь, которая «начала строиться, да сгорела» или казенное здание, которое не было завершено, хотя у организаторов строительства в другом конце города появились особняки гражданской архитектуры?

Биографии большинства других лидеров постсоветского бизнеса не слишком сильно отличаются от истории Березовского. Главное было не только оказаться в нужном месте в нужное время, но и суметь наладить связи с нужными людьми из старой элиты.

Так появились олигархи — четыре десятка сверхбогатых мужчин, взявших под контроль большую часть экономики бывшей советской сверхдержавы. Появились бизнес-политические кланы, объединяющие чиновников, общественных деятелей и предпринимателей. Борьба за раздел собственности между этими кланами стала главным содержанием политической жизни, основной формой конкуренции. Тот же «политизированный капитал» взял под свой контроль большую часть средств массовой информации, как государственных, так и частных. Несмотря на все перипетии конца 1990-х и 2000-х гг., олигархическая структура экономики оставалась на протяжении всего этого периода неизменной. Исследование, проведенное в 2004 г., свидетельствовало, что «если в качестве критерия оценки брать объемы производства, то более одной трети промышленности России находится в руках 23 человек и производственно-финансовых групп. Им же «принадлежат» 16% трудовых ресурсов страны и 17% банковских активов»[203]. На самом деле концентрация ресурсов была даже большей. Либеральные исследователи забыли про значительное число компаний, формально находившихся (полностью или частично) в государственной собственности, но реально контролировавшихся тем же олигархическими группами.

Хотя собственность, по существу, захватывалась и распределялась внутри элит, какой-то официальный механизм приватизации был все же необходим, равно как и какие-то цены. Вот тут-то и выяснились преимущества обесцененного рубля. Стоимость основных фондов приватизируемых объектов была подсчитана по старым советским ценам и заморожена. Тем временем реальный рубль обесценился в 100, а к концу периода 1992— 1993 гг. — в 1000 раз. Гражданам страны были выданы нелепые бумажки — ваучеры, — которые надо было куда-то инвестировать. Рядовой гражданин не имел для этого никакой возможности. Официальная цена ваучера составляла 10 тыс. рублей, а реально он продавался за бутылку водки или за 3 тыс., что по курсу 1993 г. составило не более 3 долларов. Не удивительно, что ваучеры были скуплены инвестиционными фондами, которые были созданы при поддержке официальных структур и принадлежали будущим олигархам. В свою очередь ваучеры были обменены на акции приватизируемых предприятий. Большая часть объектов уходила за 1,5—2% от их реальной стоимости. Причем статистика показывает, что чем важнее был объект и чем больше потенциальная прибыль, тем дешевле он обходился будущему хозяину.

После первого ваучерного этапа приватизации начался второй, когда предприятия продавались за деньги. Именно на этом этапе олигархи фактически сменили новых русских в качестве решающей силы. В ходе второго этапа приватизация достигла своего пика. За три года (1993—1995) было приватизировано 20 из 27 тыс. государственных предприятий, однако по подсчетам западных экспертов «доходы от приватизации упомянутых предприятий составили примерно 10% от стоимости их основных и оборотных фондов»[204]. В действительности результаты, скорее всего, были еще хуже.

«На госпакеты акций нет серьезных стратегических инвесторов, — констатировала «Независимая газета». — Есть лишь небольшое число конкретных заинтересованных лиц, которым нужен контроль за финансовыми и товарными потоками той или иной российской компании. И эти люди согласны приобретать госпакеты акций только по бросовым ценам, дабы эффективность сделки (измеряемой отношением потенциальной прибыли от контроля над продукцией и потенциальными же доходами к затратам на приобретение акций) была высокой»[205].

В 1995 г. в бюджет страны от приватизации поступило около 800 млн долларов, что составляло менее 2% от его доходной части. Даже в 1996 г., когда приватизацию уже проводили по новым ценам и даже с «аукциона», в бюджет государства от продажи собственности поступило всего 1 трлн рублей, т. е. менее 200 млн долларов. Это составляло менее 1% от доходной части бюджета. Нередко на приобретение госсобственности тратились деньги, предварительно взятые взаймы у государства же. А проданы были ценнейшие объекты добывающей и обрабатывающей промышленности, приносившие казне немалую прибыль. Либеральная пресса, отстаивая правильность проводимой политики, открыто заявляла: «отечественный бизнес, во-первых, заплатить больше тогда просто не мог, а во-вторых, даже если бы и мог, ему это было бы абсолютно невыгодно»[206]. Трудно представить себе такой бизнес, которому при любых условиях платить полную цену было бы выгоднее, нежели получать объекты за гроши. Признавая задним числом определенные эксцессы при проведении приватизации, никто из правительственных деятелей даже не смел публично предположить, что предприятия, которые невозможно выгодно продать, следовало бы просто оставить в государственной собственности. Когда в 1995 г. вновь назначенный руководитель Госкомимущества Владимир Поливанов рискнул обнародовать данные об экономической неэффективности приватизации, он был немедленно снят со своего поста[207].