Нормальной процедуры банкротства в России 1990-х гг. не было, но у него появилась своеобразная замена. Бизнесменов, запутавшихся в своих делах, просто убивали. В Петербурге предпочитали динамит, в Москве стреляли. Хотя довольно метко. Зимой 1993—1994 гг. по столице прокатилась волна убийств. Расстреливали преимущественно банкиров, особенно тех, кто запутался в операциях по обмену старых купюр на новые. На этих операциях банки, получившие соответствующие лицензии, делали огромные деньги, но любая «недоработка» оборачивалась кровавыми последствиями. В ход пошли не только автоматы Калашникова, но и гранатометы.

Большинство новых бизнесменов имело такое же отношение к рыночному предпринимательству, как половая щетка к ежику. По отношению к производственным структурам они выступали паразитической силой. Традиционная экономическая система продолжала работать, хотя теперь ей приходилось нести двойную нагрузку, поддерживая на плаву и себя и нежизнеспособный частный сектор. Госпредприятия и новые акционерные общества, созданные на их основе, оказались на грани банкротства, но держали удар. Многочисленные коммерческие структуры благополучно развивались, паразитируя на них. Приватизация стала не только формой накопления капитала, она превратилась в основу жизнедеятельности. Не способный ничего создать бизнес должен был постоянно захватывать и использовать новые ресурсы. В этом секрет размаха приватизации, ее растущих темпов в условиях, когда все экономисты дружно констатировали неудачу.

Идеологи обещали, будто приватизация создаст стимулы к труду, конкуренцию, повысит эффективность. Практики из правительства понимали суть дела куда лучше. Если не подкармливать бизнес за счет приватизации, он рисковал рухнуть. По счастью, Россия велика, добра в ней обнаружилось много. И все же паразитический бизнес подрывал основы собственного существования, душил и обескровливал ту самую систему, от которой питался. Легко было предсказать, что окончательный экономический крах наступит, когда будет приватизировано последнее госпредприятие.

С новым бизнесом происходило то же самое, что ранее с централизованной системой. Поскольку никто не брался за принципиальные вопросы, а все проблемы пытались решить за счет новых ресурсов, можно было отсрочить крах. Стихийно начиналось новое перераспределение ресурсов. Не в пользу тех, кто хозяйствовал эффективнее, а в пользу олигархов, соединивших бизнес с политикой. В начале 1990-х гг. власть конвертировали в деньги. В 1994—1995-х деньги снова срослись с властью.

В декабре 1993 г. граждане России получили рождественский подарок: указом Ельцина в стране был незаконно введен новый герб — византийский золотой орел с двумя головами и тремя коронами. Средневековая птица была извлечена из трехсотлетнего забвения, поскольку герб страны необходимо было «привести в соответствие» с современной концепцией российской государственности. Власти, похоже, искренне думали, будто удачный подбор символов сможет заменить общественный договор.

Соответствие действительно полное: режим Ельцина никогда особенно и не скрывал стремления вернуть Россию в прошлое. После затянувшегося вырождения коммунистического режима страна переживала гротескную и жуткую комедию реставрации. Реставрировать рыночный капитализм, впрочем, невозможно: нельзя восстановить то, чего не было. Русская буржуазия всегда была беспомощна, зависима от государства и иностранцев. После революции она исчезла без следа, не оставив после себя ни доброй памяти, ни даже культурной традиции. Зато бюрократический абсолютизм, власть коррупции, беззаконие и государственная дикость имеют у нас глубокие корни. Здесь преемственность никогда не прерывалась. Сегодня вконец одичавший русский чиновник вместе с полууголовным предпринимателем мечтают закрепить свою власть и привилегии с помощью хорошо проверенных традиционных символов самодержавия.

Одновременно происходило массовое переименование городов, улиц и площадей, включая и те, что в царское время вообще не существовали. Поскольку же переименовать все не представлялось возможным (отчасти из-за связанных с этим расходов, отчасти из-за масштабности задачи, а отчасти по обычной русской безалаберности), то старые символы соседствовали и причудливо переплетались с новыми.

«Реставрационные тенденции, — писал Олег Смолин, — проявляются прежде всего в знаковой форме, в отношении к прежним символам: возвращение дореволюционного флага и герба; восстановление топонимов; коренное изменение отношения к символическим историческим фигурам (превращение большинства царей, несмотря на прокламируемые демократические ценности, из дьяволов в героев, а генеральных секретарей — из героев в дьяволов); восстановление храмов и демонстративная религиозность политических лидеров и т. п. При этом некоторые реставрационные проявления приобретали алогичный, курьезный, а то и трагикомический характер, лишний раз доказывающий справедливость Гераклитова афоризма о невозможности вступить в одну реку дважды. Хорошо известно, например, что станции московского метрополитена никогда никаких названий, кроме советских, не имели. Топонимы же типа Санкт-Петербург в Ленинградской области либо Екатеринбург в Свердловской области невольно вызывают в памяти сатирико-фантастический рассказ одного из комментаторов радио «Свобода» о том, как в славном городе Старосибирске улица Красных партизан была переименована в Белобандитский проспект. Не менее парадоксально выглядит строительство новоделов на фоне продолжающегося разрушения действительно старинных храмов. Что же касается двуглавого орла, то, как известно, он был символом евразийской, точнее полуазиатской российской монархии»[85].

Реставрация предполагает возвращение старого правящего класса. На самом деле это всегда иллюзия. Представители старой элиты должны вернуться на родину, чтобы сделать легитимными состояния и власть тех, кто поднялся благодаря революционным переменам. Российская власть в начале 1990-х гг., заигрывая с идеей монархии, восстанавливая старорежимные символы, стремилась к тому же. Но слишком много времени прошло с момента крушения империи. Бесследно исчезли древние аристократические семьи и пресеклись предпринимательские династии. Да и мир изменился настолько, что восстановление монархии или возрождение боярских привилегий выглядели бы откровенной нелепостью даже в глазах отечественных бюрократов, не отличавшихся чувством юмора.

Поскольку возвращение старой элиты оказывалось одновременно и необходимым и невозможным, оно симулировалось. Смысл традиции исключительно в ее непрерывности. Королевские гвардейцы в викторианских мундирах или тюдоровские бифитеры смотрятся вполне естественно в Лондоне. А кремлевская стража, срочно переодетая в мундиры царской гвардии, или казаки, вытащившие старинные мундиры из дедовских сундуков, выглядят ряжеными. Но номенклатуре просто ничего не оставалось, кроме как пытаться изобразить себя законной наследницей старых правящих классов. На униформах и монетах появились средневековые византийские орлы. Повсюду возникали «дворянские собрания», «казачьи круги» и «союзы потомков купечества», где восседали бывшие комсомольские функционеры, местные начальники и молодые карьеристы, ряженые во фраки и старинные мундиры.

Коммерческие компании, созданные в начале 1990-х гг. XX в., всячески старались доказать свое дореволюционное происхождение. Компания «Свиридовъ» с гордостью сообщала в рекламных роликах про «500 лет процветания». Купцы Свиридовы якобы после революции бежали из России в Австралию, открыли там свое дело, а теперь репатриировались. И впрямь, в Австралии и США есть фирмы с таким названием, хотя там очень удивились бы, узнав из передач русского телевидения, что именно «Свиридовъ» является «лидером австралийского финансового рынка». В своих рекламных роликах новоявленные австралийцы даже не могли правильно написать название города Мельбурн. И основана фирма была не во времена русской революции, а в конце перестройки. Стояло за ней действительно влиятельное семейство, только не старинных купцов, а вполне современных советских хозяйственников: один Свиридов был министром тяжелого машиностроения Украины, другой — директором Новокраматорского металлургического комбината. Легко догадаться и о том, откуда появились миллионы долларов, отмывавшиеся в Австралии и Америке.