Демонстрации и митинги быстро сменились более радикальными акциями. Сначала перекрывали дороги, затем начали осаждать административные здания. В Перми, в ответ на задержание молодых левых активистов, толпа протестующих захватила исполняющего обязанности губернатора и удерживала его в заложниках, пока задержанные не были освобождены. В Краснодаре взяли в заложники вице-губернатора[395]. В Томске 18 января многотысячная толпа, заняв весь центр города, кинулась на штурм областной администрации, но была остановлена милицией. Кульминацией январских событий стали выступления в Санкт-Петербурге. Лидер местного Комитета единых действий Евгений Козлов признавался, что даже сами организаторы марша протеста 15 января «не ожидали, что люди сами выйдут на несанкционированные митинги и что акции будут такими массовыми»[396]. Заняв Невский проспект, демонстранты двинулись к Смольному (по горькой иронии бывший легендарный штаб Октябрьской революции теперь оказался цитаделью буржуазно-бюрократической власти). Переговоры с губернатором начались 17 января, после того как центр города был блокирован на протяжении двух дней подряд. Требования протестующих были поставлены участниками акции на голосование, переговоры показывали по местному телевидению. Первоначальные предложения губернатора был отвергнуты, но позднее представители демонстрантов и местное начальство пришли к компромиссу.

Антиправительственные лозунги быстро сменялись антипрезидентскими и антисистемными. Толпы восторженно скандировали: «Революция! Революция!» Как отмечал сибирский леворадикальный бюллетень, возможности дурить население «сократились после смены состава депутатов, разгрома оппозиции и отставки премьер-министра»[397].

Во многих городах протестующие создавали координирующие органы. В разных местах назывались они по-разному — комитеты единых действий, советы спасения, координационные советы. Возникновение таких стихийных органов народовластия оживляло в памяти историю первых Советов, созданных во время революции 1905 г. в Иваново-Вознесенске, Петербурге, Москве.

Совпадение январского протеста с историческими датами 1905 г. было воспринято самими участниками событий как символическое, хотя говорить о «годовщине» можно только условно. Кровавое воскресенье состоялось 9 января 1905 г. по старому стилю, иными словами — на 13 дней позже.

Тем не менее сходство январских протестов 2005 г. с выступлениями рабочих, положивших начало первой русской революции, безусловно бросается в глаза. И в том и в другом случае демонстрации начались под экономическими лозунгами. И в том и в другом случае их фоном была война, от которой страна порядком устала (в первом случае — русско-японская, во втором — чеченская). Демонстрации переросли в массовые волнения, а лозунги протестующих быстро политизировались. На этом, однако, сходство заканчивается. Русско-японская война была для царского режима очевидным поражением. Режим Путина был не в силах разрешить чеченскую проблему, но как и всякий «конфликт малой интенсивности», противостояние на Кавказе могло продолжаться неопределенно долго, не приводя к катастрофическим для власти последствиям.

Участниками акций протеста в 1905 г. были в основном промышленные рабочие, по большей части — люди среднего возраста. В 2005 г. на улицы вышли пенсионеры, лишившиеся льгот, и студенческая молодежь. В свою очередь, правительство, правильно оценивая ситуацию, решило проявить сдержанность. Силу применяли, но в разумных пределах. Милиция неоднократно использовала дубинки, но преимущественно против молодежи. Во многих случаях, напротив, стражи порядка равнодушно наблюдали за тем, как возмущенные толпы блокируют улицы, перекрывают мосты и осаждают правительственные здания. Причину подобной невозмутимости надо, впрочем, искать не только в сдержанности высших инстанций или в их растерянности, но и в том, что сами силовые структуры чувствовали себя обиженными. Федеральный закон 122 лишил льгот также военнослужащих и работников милиции. В Калининграде было несколько случаев, когда вооруженные армейские патрули снимали с рейса кондукторов, требовавших плату за проезд с утративших льготы офицеров.

К началу февраля уличные выступления начали стихать. Перепуганные власти пошли на уступки. Бесплатный проезд для льготников был во многих городах восстановлен, компенсации увеличены. Хотя закон № 122 официально отменен не был, правительству пришлось по многим позициям публично дать задний ход. Чиновники стали оправдываться. Путин, привычно исчезнувший из поля зрения в разгар кризиса, вновь появился в Кремле. Вопреки ожиданиям он не решился отправить в отставку кого-то из особо провинившихся чиновников. Все ограничилось очередными призывами учитывать интересы населения.

Для граждан страны, привыкшей к тому, что власть никогда не уступает и никогда не извиняется, январский кризис оказался психологическим переломом. Несмотря на то, что полной победы достигнуто не было, уступки, сделанные начальством, воспринимались как проявление слабости и доказательство того, что с властью можно эффективно бороться. Политические потрясения, только что пережитые соседней Украиной, тоже не могли не повлиять на общественное мнение России. Независимо оттого, что к новой украинской власти в Рос-* сии относились со вполне обоснованной подозрительностью, сам факт того, что массовые уличные протесты повлияли на исход политической борьбы элит, не мог не произвести глубочайшего впечатления как на народ, так и на начальство. «По моим ощущениям, — писала читательница левой газеты “Прайда-info”, — наше общество высушено, накалено — может оказаться достаточно малой искорки, чтобы оно вспыхнуло, и, возможно, более основательно, чем это случилось у соседей»[398].

Официальная думская оппозиция была застигнута этими событиями врасплох. Некоторые члены КПРФ выходили на митинги, но их никто не организовывал. Если партийные функционеры и пытались играть какую-то роль в происходящем, то сводилось это к попыткам уговорить людей разойтись, не перекрывать улицы и не вступать в конфронтацию с начальством. Призывы эти так же регулярно игнорировались. Кое-где на улицах и площадях появлялись красно-оранжевые флаги «Родины», но ни в подготовке акций протеста, ни в переговорах с властями эта группировка не участвовала. Лишь к началу февраля, когда все уже заканчивалось, лидеры КПРФ, оправившись от шока, призвали своих сторонников встать в «авангарде» движения протеста. Однако акции, проведенные по партийной инициативе, оказались исключительно маломощными, что особенно бросалось в глаза на фоне массовых беспорядков, прошедших всего за неделю-другую до того. Лидеры официальной оппозиции в очередной раз показали, что являются не альтернативой власти, а скорее удобным прикрытием для нее.

Январь 2005 г. выявил изменения, произошедшие в моральном климате российского общества. В начале 2000-х гг. известный левый журналист Анатолий Баранов сетовал на страницах «Правды-5», что, несмотря на невероятные лишения, «бедный человек в нашей стране не революционен». В крупных городах все более популярны становятся идеи левых, но большинство населения мечтает исправить свое положение «без коренной ломки, без риска»[399]. С точки зрения Баранова, эта ситуация трагична. А бывший диссидент Рой Медведев, напротив, радовался апатии масс, подчеркивая, что такое положение дел «не повод не для отчаяния, но основание для надежды»[400].

Никто не спорит, что при прочих равных условиях мирные реформы (с точки зрения интересов рядового гражданина) предпочтительнее революционных потрясений и уж тем более — если эти преобразования могут сопровождаться насилием. Но, увы, история не делается на заказ. История, тем более история России, для комфорта мало приспособлена. Трагизм ситуации, отмеченный Барановым, состоял именно в том, что большинство людей продолжало рассчитывать на эволюционные перемены или умеренные реформы в ситуации, когда для всего этого не было абсолютно никаких шансов. Однако Баранов писал прежде всего о беднейших слоях населения. А они никогда не были главными носителями революционного импульса. После августа 1998 г. началась радикализация обманутых и обворованных средних слоев, технологической элиты, квалифицированных рабочих наиболее конкурентоспособных предприятий (главным образом — экспортного сектора).