К середине 2000-х гг. список зарубежных активов российской олигархии выглядел уже вполне внушительно. «Северсталь» приобрела пятую по величине производства в Америке металлургическую компанию «Rouge Industry», Новолипецкий металлургический комбинат купил завод в Дании, группа «Мечел» — заводы в Румынии и Хорватии. «Норильский никель» поглотил в США компанию «Stillwater», ведущего производителя платиноидов, а затем купил 20% акций южноафриканской компании «Gold Fields», занимающей четвертое место в мировой золотодобывающей промышленности. Трубная металлургическая компания (ТМК) приобрела 90% акций «Suderurgic Resita» в Румынии. Нефтяной гигант ЛУКойл стал скупать перерабатывающие и сбытовые мощности в Сербии. Энергетическая монополия РАО «ЕЭС» участвовала в приватизации электростанций в Болгарии и добивалась контракта на строительство предприятия в юго-восточной Турции. Туда же устремился и Газпром. Дочерние предприятия корпорации должны были обеспечить прямой контроль над сбытом и переработкой отечественного сырья в европейских странах. Компания «Русал», приобретя предприятия на Украине, в Гвинее и Австралии, активно расширяла свое присутствие в Средней Азии. В Гайане «Русал» приобрел 90% приватизируемой государственной компании по добыче бокситов. «Экспансия “Русала”, похоже, не имеет границ», одобрительно констатировала газета «Ведомости»[337]. Общее настроение лидеров нового российского бизнеса выразил руководитель Газпрома Алексей Миллер: «Наш принцип — агрессивная стратегия, которая позволит обеспечить экспансию на мировых рынках»[338].
Такая стратегия развития имела мало общего с восстановлением экономического потенциала страны, о котором так много говорили в окружении Путина. Но она требовала определенной «открытости» бизнеса, выстраивающего отношения с государством более или менее в соответствии с западными нормами. Можно заплатить государству налоги, а затем легально вывезти капитал.
Под вопросом оказывалась привычная бюрократическая рента, на которой при Ельцине было построено само существование государственного аппарата. Михаил Ходорковский и ЮКОС стали не только политически чересчур влиятельными, но и выступили пионерами «отбеливания» бизнеса. Причем делали они это не по согласованию с властью, в рамках некого общего соглашения о новых правилах игры, а самочинно, бросая вызов как бюрократии, так и коллегам по бизнесу. Подобные действия вызвали ярость в силовых структурах. Начались аресты и следственные дела в отношении компании. Ходорковский принял ответные меры, начиная от союзов с другими олигархами, кончая финансированием оппозиционной прессы. В результате провозглашенная Путиным, «эра стабилизации» обернулась вспышкой межклановой борьбы.
Падение олигархов «первого ряда» пошло на пользу лидерам «второго ряда», крупнейшим из которых был Ходорковский. Его компания ЮКОС укрепилась и начала распространять свое влияние, ранее ограничивавшееся нефтью, на другие сферы экономики. «Питерские» смогли овладеть только Газпромом, да и то частично, поскольку государство владело 38% акций. В остальном их успехи были незначительны. Не удивительно, что разросшийся бизнес Ходорковского привлек их внимание. В свою очередь, команда ЮКОСа пыталась застраховать свой бизнес, финансируя политические партии, от коммунистов до Союза правых сил. Газетные комментаторы уже подсчитывали, сколько мест в следующей Государственной думе получит объединенная фракция ЮКОСа.
Близкие к компании газеты начали пугать читателей возвращением тоталитаризма, объясняя, что неприкосновенность собственности Ходорковского является главной гарантией политической свободы. Значительная часть либеральных журналистов искренне разделяла эту точку зрения. Однако они заблуждались. Перефразируя слова известного публициста Акрама Муртазаева, пока олигархи воровали, государство стояло на шухере. Правовое государство не может гарантировать неприкосновенность награбленного, а демократия предполагает право народа большинством голосов пересмотреть итоги приватизации. Потому капитализм и авторитаризм в постсоветской России оказывались неразрывно связаны. А защита института частной собственности может сочетаться с совершенной незащищенностью отдельных собственников по отношению к власти.
Требованием олигархов являлась незыблемость итогов приватизации. Здесь команда президента Путина, как ни парадоксально, оказалась полностью солидарна с банкирами и нефтяными баронами. Полицейское государство для того и нужно, чтобы охранять власть собственников. Чем более сомнительны права собственности, тем более полицейским должно быть государство. Защищают бизнес в целом, а не какого-то отдельного бизнесмена, которым можно и пожертвовать. А защитники — бюрократия и силовые структуры — законно требуют своей доли и справедливо наказывают всякого, кто отказывается платить.
Готовясь к новому раунду реформ, власть вынуждена была вести войну на два фронта. С одной стороны, она наносила удары по недисциплинированным олигархам «старого призыва», не желавшим жить по законам правильного капитализма. С другой, по коммунистической оппозиции, у которой мог возникнуть соблазн воспользоваться растущим недовольством.
В свою очередь, в Думе лидеры Компартии РФ и руководство ЮКОСа начали сотрудничать между собой. Ходорковский планировал при поддержке коммунистов осуществить политическую реформу, которая ограничила бы власть президента и тем самым вывела бы его из-под удара. Понятно поэтому, что администрация не могла ждать до начала нового президентского срока. Еще до парламентских выборов 7 декабря 2003 г. Ходорковский оказался в тюрьме, а Коммунистическая партия была на этих выборах разгромлена, потеряв свое влияние в Думе.
Политическая логика, которой руководствовался Путин, на первых порах не вызывала возражений у большинства отечественной элиты. Отдельными личностями приходилось жертвовать ради укрепления власти корпораций. После ареста Ходорковского Российский союз промышленников и предпринимателей, немного поворчав, поддержал президента. И причиной был не страх перед репрессиями, а твердое понимание собственной выгоды. Точно так же спокойно отреагировал и иностранный капитал. Правительство подчеркнуто выводило его за рамки конфликта: как бы ни складывалась судьба отечественных бизнесменов, иностранные инвестиции считались священными и неприкосновенными. Легко догадаться, что это привело к резкому усилению позиций иностранцев на внутреннем рынке. Пример подал опальный (но все же по-прежнему передовой) ЮКОС, поставивший у руля компании иностранных менеджеров, которые оказались для Кремля куда удобнее отечественных. Урок был усвоен. Теперь любая корпорация стремилась найти иностранного компаньона: уступив ему долю собственности и контроля, она получала гарантии неприкосновенности.
В годы Ельцина олигархи воспринимали страну как свое охотничье угодье, всячески заботясь о том, чтобы не пустить туда более сильных иностранных хищников. Они активно грабили страну и вывозили капитал, но делали это по возможности самостоятельно. В этом, кстати, было существенное отличие России от соседних республик (например, от Казахстана, где так и не сложилась национальная буржуазия, а бюрократия напрямую обслуживала иностранных инвесторов). Напротив, российские олигархи ревностно защищали от иностранного присутствия банковский сектор, следили за тем, чтобы западные компании не отняли у них нефтяные, алмазные, рудные месторождения.
К началу XXI в., однако, ситуация изменилась. За годы экономического роста местный бизнес почувствовал себя увереннее, а потому уже готов был войти в долю с транснациональным капиталом, не боясь быть полностью поглощенным и вытесненным. С другой стороны, западные инвесторы и спекулянты готовы были воспользоваться открывавшимися в России возможностями — особенно ценными на фоне депрессии в Европе, неопределенности в экономике США и общего спада в капиталистической миросистеме.
