Структурные проблемы экономики так и оставались нерешенными.
МОДЕРНИЗАЦИЯ И КАПИТАЛИЗМ
Капитализм пришел в царскую Россию как идеология модернизации. Но модернизация не состоялась. В итоге произошла революция, потрясшая мир. Это было в начале XX в. В конце века в России снова провозглашается капиталистическая модернизация. Однако шансов на успех у нее на этот раз значительно меньше.
Чтобы создать буржуазный порядок, нужна как минимум буржуазия. А для этого недостаточно существования частного бизнеса. Еще в начале XX века Макс Вебер писал, что жажда прибыли и стремление к богатству любой ценой не порождают капитализма. Жадность и сребролюбие были распространены и в обществах, весьма далеких от капитализма. Торговый капитал возникал под покровительством деспотического государства, но вместо того чтобы готовить почву для расцвета производственного предпринимательства, он становился препятствием для его развития.
Эффективное буржуазное предприятие возникает лишь там, где жажду наживы удается обуздать. Ее надо, согласно Веберу, поставить в определенные рамки, подчинить жестким юридическим и моральным нормам, совместить с бюрократической рациональностью. Именно потому протестантизм сыграл такую огромную роль в становлении европейского капитализма. Именно потому во всех странах, опоздавших с буржуазной модернизацией, решающую роль в ней играло государство.
Капиталистическая реставрация в России совпала с распадом Союзного государства и глубочайшим кризисом государственности вообще. Моральное разложение бюрократии после краха советской системы оказалось столь полным, что на какую-то конструктивную деятельность она стала неспособна. Это разложение предопределило как стремительность и масштабность капиталистической реставрации, так и ее поверхностность. Вместо того чтобы восстанавливать государство, бюрократия наживалась на его распаде.
В той мере, в какой Россия сделалась частью мировой системы, включилась в процессы глобализации, она стала и капиталистической страной. Но ни производство, работающее на внутренний рынок, ни трудовые и социальные отношения не стали последовательно капиталистическими. Такая ситуация не уникальна. Уже Ленин сетовал, что Россия страдает не только от капитализма, но и от недостаточного его развития. А Роза Люксембург отмечала, что всякая волна интернациональной экспансии капитализма вовлекает в его орбиту страны с небуржуазными отношениями. Как уже говорилось выше, небуржуазный характер внутренней экономики нередко становился важнейшим «конкурентным преимуществом» в рамках мирового рынка. Так свободный рынок в Англии способствовал развитию рабства на американском Юге, а «второе издание крепостного права» в Восточной Европе и России XVII—XVIII вв. было тесно связано с интеграцией региона в мировой рынок[17]. Даже крупнейшие и наиболее успешные российские корпорации вполне сохранили черты традиционных советских учреждений.
Раздача собственности не могла стимулировать предпринимательства. Точно так же, как не становились коллективными предпринимателями работники, которым милостиво выделили 51% акций их завода. В 1992— 1994 гг. апологеты ельцинского режима, что-то вспомнив из уроков марксистской политэкономии, стали называть происходящее «первоначальным накоплением капитала». В «Капитале» Маркса было показано, какими жестокостями и безобразиями сопровождался этот процесс. Идеологами реформ был сделан вывод, что коль скоро все безобразия налицо, то и накопление происходит успешно.
Грабительский и «дикий» капитализм — естественная фаза развития, нормальный способ ведения дел для молодой буржуазии. Становление свободного рынка повсюду сопровождалось ослаблением или разрушением докапиталистических укладов: за их счет происходило первоначальное накопление капитала. Но в Европе или Северной Америке в XVI—XIX вв. все же можно было говорить о безусловном прогрессе: технологически более отсталое производство уступало место современной промышленности. Специфика капиталистических реформ в России состояла в том, что впервые в истории «старые» структуры стояли по своему технологическому и организационному уровню на порядок выше «новых». Государственный сектор «коммунистических» обществ, несмотря на все свои слабости, отличался сравнительно высоким технологическим уровнем и мог хотя бы в некоторых сферах успешно конкурировать с Западом. Теперь современное производство разрушалось во имя процветания «частных лавочек», не переросших еще уровня европейского «предпринимательства» XVI в. Если «коммунистический» госсектор требовал наемного работника с квалификацией и типом личности вполне современными, то молодой капитализм порождал предпринимателя-дикаря, отстающего по своему интеллектуальному, культурному, этическому и профессиональному уровню на целую эпоху от тех, кого он собирался эксплуатировать.
«Какое накопление капитала в России? Где вы его видите? — недоумевает экономист Ю. Ольсевич. — Это где-то тогда было, когда предприниматели на заре капитализма создавали предприятия, купеческий капитал вливался и т. д. А у нас какое накопление?»[18] Если Борис Березовский со товарищи купили компанию «Сибнефть» за 100 млн, а через четыре года эта компания стоила уже 1,5 млрд, то произошло это не потому, что их деятельность увеличила ценность компании, а потому, что первоначальная цена была многократно занижена. Перераспределялись основные фонды промышленности, материальные и финансовые ресурсы. Это сопровождалось грандиозными потерями. Суть произошедшего великолепно видна из истории, рассказанной в газете «Правда-5». В городе Железногорск-Илимский, где был расположен горно-обогатительный комбинат, открылся пункт по приему лома цветных металлов. «Трое рабочих комбината украли детали электродвигателя локомотива и сдали их за 1 млн 900 тыс. рублей, нанеся ущерб железной дороге на сумму 110 млн рублей. Три дня город сидел без воды — жулики вырубили изрядный кусок медного кабеля на территории водозабора»[19]. Иными словами, ущерб, наносимый расхитителями обществу, оказался во много раз больше, нежели непосредственная выгода, которую они сами извлекли. Как ехидно заметил Виктор Пелевин, основной главный закон постсоветской экономики состоит в том, что «первоначальное накопление капитала оказывается в ней также и окончательным»[20].
Аналогичная картина наблюдалась повсюду в Восточной Европе, но Польша и Венгрия, несмотря на серьезный спад производства, все же остались экспортерами промышленной и сельскохозяйственной продукции. Россия же превратилась в поставщика сырья. Внешняя торговля приобретала все признаки колониальной. Вывозилось стратегическое сырье, а ввозились стеклянные бусы, второсортный ширпотреб, устаревшие технологии, предметы роскоши и радиоактивные отходы[21].
Естественным образом капитализм может вырасти из мелкого предпринимательства. Однако в этом плане неолиберальные реформаторы оказалась даже жестче последних коммунистических правительств, возглавлявшихся Н. Рыжковым и В. Павловым. Правая пресса признает, что при коммунистах мелкому бизнесу жилось легче: «обещания правительства Гайдара поддержать эту сферу бизнеса вылились в прямое подавление всякого предпринимательства. Если сравнить законодательство по предпринимательству этой эпохи со временами Рыжкова, легко выясняется, что законодательство эпохи Гайдара перекрывает всякую возможность развития малого бизнеса»[22]. Тем временем левая пресса доказывала, что «мир мелкого бизнеса прекрасно уживается с коммунистической идеологией». По мнению газеты «Гласность», мелкий собственник должен понять: «сохрани коммунисты бразды правления, жилось бы ему легче и проще»[23]. На практике приватизация сопровождалась удушением частного бизнеса. Подводя итоги реформ, «The Moscow Times» писала в 1999 г., что и российские, и американские политики «не понимают разницу между приватизацией и частным предпринимательством. Первое свелось к захвату нефтяных компаний; второе только начало появляться при Михаиле Горбачеве, и тут же было удушено налогами»[24].
