А Родиона Ржу словно и не замечает никто.
Пастух опять принимается на все лады расхваливать Мусия Завирюху: и за движением ветров наблюдает, и за небесными светилами, и за таинственной жизнью птиц. И гости с любопытством присматриваются к Мусию, сегодня он первая скрипка среди шумного застолья.
- Я открою перед вами свою автобиографию! Отродясь не целовал я руки попу. Когда царь проезжал через Сумы, меня из Буймира гнали под надзором полиции. Невзлюбил я попа с малолетства. За "Отче наш" поп дал по носу так, что кровь хлынула. Пять раз читал, вспомнить не мог, вышибло из памяти. Я сроду атеистом был.
Ну, скажите на милость, кому это интересно? Родион терпеть не может разными побасенками голову забивать людям.
Странно... гостям по вкусу эта болтовня.
Седой ученый Софрон Иванович слушал Мусия Завирюху, пастуха, пасечника, тракториста, вообще буймирцев. Медленно поглаживая бороду сухой, жилистой рукой, высмеивал отстававших от жизни ученых. Обратившись к Мусию Завирюхе, поинтересовался его мнением насчет "вековых законов природы". Нашел тоже кого спрашивать!
Мусий Завирюха, к великому удовольствию ученого и всех гостей, с жаром, ответил:
- Мы природу на болоте родить заставим!
- И на песках! - добавил пастух Савва.
- На то мы большевики!
Показывая на Павлюка и на Мусия Завирюху, Савва сказал ученому:
- Вот эти люди заложили фундамент!
Родиону Рже тошно - кому хочешь тошно станет! - слушать похвальбу Мусия Завирюхи:
- Я все межи распахал! Сто семнадцать голосов получил у народа, когда меня выбирали заведующим хатой-лабораторией. Я всего Мичурина от корки до корки прошел! Верно, закладывал фундамент!
И опять никто не обратил внимания на Родиона.
А Мусий Завирюха никак не угомонится:
- Деришкуры разные грозились: вздумал межи порушить? Смотри, как бы мы тебе ребра не переломали!
Поощренный успехом приятеля, пастух ударился в сравнения: как он у помещика Харитоненко батраком был, ходил за волами, теперь руководит сектором.
Давно все привыкли: если пастуху полюбилось слово "сектор" или любое другое словечко, не скоро он с ним расстанется и будет повторять при всяком случае и даже без случая.
- Я все стадии прошел, - снова ведет свое пастух. - Был и в комнезаме, и в партизанах, и кожухи для войны с Врангелем собирал. В моих руках вагон соли, а жинка варит уху - капельки соли нет. Вагонами лес через мои руки проходил, а хата стояла неогороженная.
Гости удивлялись - не так уж стар, оказывается, годами Савва.
Савва словно догадался:
- Вот глядите - без единой морщинки рука.
Гости с откровенным любопытством, словно некое чудо, рассматривали его могучую пятерню, сложенную в кулак.
- В прежние времена быстро старились люди - подневольная жизнь нелегка! Рубаха, бывало, что голенище. А меня, черта с два, ни ветры, ни дожди не берут! Никакие невзгоды!
Неожиданно пастух переключился на другое.
Известно, не каждому дано управлять сектором, кое у кого, на взгляд пастуха, соображения не хватает.
Не на Родиона ли, часом, намекает пастух? А то на кого же? Оговаривают председателя. Это уж слишком.
Софрон Иванович находит, что путем сложных селекционных методов колхоз осуществил удачный опыт выращивания новой породы скота, которую надо и дальше развивать и совершенствовать. И тут же, обращаясь не к кому иному, как к пастуху Савве, ученый спрашивает: разве мы не переделываем таким образом природу на пользу людям, сообразно с заветами великого ученого Мичурина? Мы сами подчас недооцениваем свои успехи. Коровы Ромашка, Самарянка, от которых пошло удойное племя, свыше пятидесяти литров молока дают в сутки. Вот каких коровок нам Марко Саввич, дояр, выкормил. А в молоке до пяти процентов жирности!
Родиона прямо-таки передернуло всего: ученый - и так поднял безусого паренька, Марком Саввичем величает! И носится с Устином Павлюком. Тот испокон веку злой недруг Родиону. И председатель должен на все это смотреть, слушать, поддакивать. Не будешь же возражать?
Софрон Иванович твердит: еще несколько лет творческого труда, усилий - и ферма колхоза "Красные зори" по своим достижениям станет ведущей на всю республику. Правда, тысячеголового стада еще нет, но со временем вырастят.
Не нужно большого ума, чтобы уразуметь, кому тогда вся слава достанется. Родион все видит, все как на ладони: договорились Павлюк с Завирюхой, хотят утопить Родиона. Разъедутся гости и разнесут позорные вести по всему свету - будто Родион не проявляет должной заботы о пастбище, о кормовой базе, вообще о ферме, мало ли что взбредет людям в голову? До самого Наркомзема доползут слухи - что тогда?
Нет того чтобы с уважением к председателю...
Глянув исподлобья на своих недоброжелателей, Родион стучит по столу. Велит подавать жареное-пареное.
- Я здесь у руля! - потеряв власть над собой, выкрикивает он. С дребезгом разлетаются миски, бутылки. - Давайте хлеб, сало, все мечите на стол!.. Или у нас есть нечего! Хлеб белый пшеничный на хмелевой опаре. Сами дрожжи делаем. Есть и на молочной опаре, к киселю. Или, может, поджарить яишенку? Бегите в погреб, несите квашеных помидоров, арбузов, огурцов, капусту, яблоки. А то как же! Кликните огородника - пускай насобирает с грядки огурчиков, редиски, луку. Да не поспела ли там клубника? Открывайте кладовые, тащите вина, меду, крикните рыбакам, чтобы наловили карпов!
Пусть знают - все здесь в Родионовых руках. И гости не без удивления смотрели на хмельного председателя, выкрикивавшего исступленно:
- Я здесь у руля! Мне поручено возглавить огромное дело. На меня возложено руководство. Это ко мне, а не к кому-нибудь другому прибыла делегация. Ко мне Наркомзем командировал людей, а не к Павлюку! Я здесь руковожу!
Устин Павлюк, до того почти не обращавшийся к председателю, сейчас резко бросил:
- Ты что, белены объелся!
Нарочно выставил председателя в смешном виде перед посторонними. А когда Родион грозно спросил, уж не думает ли Павлюк угрожать ему, Павлюк небрежно кинул:
- Ступай проспись!
Вовремя подоспели Селивон с Игнатом - их-то Родион всегда готов послушать - и, шепнув ему внушительно несколько слов, мигом утихомирили расходившегося председателя, вывели из-за стола и потащили к дому.
Все облегченно вздохнули, а пастух Савва рассудительно заметил:
- Человеку поучать хочется, а знаний маловато, вот и несет невесть что.
И чтобы рассеять неприятное впечатление, произведенное Родионом на столичных гостей, пастух завел разговор о том, сколько пар туфель теперь у каждой дивчины - и летних, и осенних, и праздничных, и на будний день. Да еще хромовые сапожки с калошами, а для поля - простые яловые. А как в зимнюю пору навоз возить - так валенки надевают. Не то что в старину, бывало, Шевченко писал про девичью долю: "Якби менi черевики, то пiшла б я на музики".
Пастух добился своего. Гости заулыбались, за столом опять завязалась живая беседа. Досадное приключение с Родионом забылось. Чародей этот пастух, да и только. Видно, подружил с учеными.
Да и кому, скажите, теперь придет в голову, что черевики в свое время могли стать помехой девичьему счастью, не одной дивчине исковеркали судьбу?
Санька обмахивала платочком раскрасневшееся лицо - уж очень душный день выдался, свет ей не мил, - сказала Тихону:
- Как мне этот климат не нравится...
Гулянье подходило к концу. Темное от загара лицо Саввы окутала мечтательная задумчивость, и он затянул тихую, протяжную песню. А песенник он был знаменитый! Бывало, шагая за стадом, как зальется, так поле волнами и заходит, в долине трава клонится.
Та й прилетiли... прилетiли гуси...
З далекого... з далекого краю...
Он пел во всю силу легких, и в голосе его слышалось степное раздолье. О далекой старине пел. И восхищенные гости подтягивали ему. Самозабвенно гудел басом Софрон Иванович, не сводя влюбленных глаз с Саввы, исходившего песенной тоской, перекрывавшего своим сильным голосом весь хор. Академик тоже мастер петь, но далеко ему до пастуха.
