Тем не менее Рыбий Глаз решается плыть. Правда, сначала он сходит на Биеннале и потратит два дня на подробный и вдумчивый осмотр Жиардини и Арсенала. Точнее, так: решив потратить на экспозицию два дня из трех командировочных, он что-то откладывает на завтра, дабы поскорее вернуться в номер за «корзинкой для пикника».

Перед самым отъездом он неоднократно списывался и даже созванивался с коллегой из конкурирующего издания, приятной во всех отношениях, «четко и конкретно забил стрелу», поэтому свидание, романтическое или деловое, практически обеспечено.

Раз уж ты отчужден, в том числе от родного языка и привычки, одиночество обостряется. Оно, однако, настолько входит в «правила игры» и пребывания здесь, что его грех сторониться. К тому же некоторые окраины (возле Арсенала или севернее Каннареджо) почти полностью состоят из него, так похожего на архитектурные фантазии Дельво и де Кирико.

Это Рыбий Глаз уже после Жиардини «огородами» шел: коллега все никак не выходила на связь. Номер недоступен, на почту не отвечает, как корова языком слизнула. Даже сквозь телефон чувствовалось нежелание общаться. Даже делового разговора не будет (Прогрессист искал возможность уйти из обрыдлой редакции куда-нибудь в нестыдное место). А может быть, как раз этого барышня-то и испугалась – среди столичных журналеров упорно ползали слухи о проблемах у инвесторов этой, казалось бы, самой респектабельной «площадки» страны.

Расстроился, разумеется. Даже непонятно, за что больше – за себя, как за видного мужчину в самом расцвете сил, или за профессионала с незыблемой репутацией. Или потому что план тщательно выстроенного отдыха летел к чертям собачьим? И это-то на фоне общего городского великолепия. Особенно остро переживаемый из-за того, что облом именно здесь настиг. Да и кто из нас любит менять планы на ходу? Немногие умеют перестраиваться.

О, странное ощущение внезапно образовавшегося лишнего времени. Прорехи в плотном пространстве. Издержки регулярного планирования. Кажется, знаешь, что делать в каждый из дней, но стоит очередности нарушиться – и вот уже не сообразишь, куда девать себя и фонтан неприкаянных человеко-часов. Рыбий Глаз, впрочем, давно уже понял: избыток времени говорит о его, времени, тотальной недостаточности. Или, как любит говорить его начальник, о «сущностной нехватке…».

Набирается он быстро. Сначала распотрошив «корзинку для пикника» и выпив дьютифришную бутылку едва ли не залпом.

Затем Рыбий Глаз, чувствуя себя то ли Себастьяном, то ли Алистером <Грехемом> (бывшая жена его часто говорила, что когда Алистер напивается, то словно бы «входит в роль» или же роль им овладевает, подобно дьявольскому Бобу из линчевского «Твин Пикса»), блуждает по осеннему лабиринту темных окраин в поисках открытых баров. В темном плаще с поднятым воротником, дабы больше походить на шпиона. Непонятно только, зачем ему это нужно, возможно, защитная реакция.

Кажется, накрапывает. На улицах кое-где возникают мостки, что воспринимается с удовлетворением. Хотя наводнением пока и не пахнет. Но небо опускается ниже и ниже, точно Алистер все глубже и глубже погружается в бесконечный подземный (то ли города, то ли свой собственный) коридор со станциями опустошенных кампо и редкими фонарями, похожими на здравые мысли.

Разумеется, выпивку он находит рядом с центром, у площади, кажущейся в темноте огромнее, чем днем. Там все еще полно народу, Алистер стопорится возле одного из питейных заведений, чтобы, закинувшись очередной порцией жидкого топлива, выбегать на промозглые набережные, от которых все еще продолжают отходить водные трамвайчики, почти сразу же растворяясь в густом тумане. Превращаясь в мираж.

На одном из них он, ни в чем не твердый, отбывает, покидая Большую землю, мчит, покачиваясь к островам лагуны, один практически на палубе. Скучает, продуваемый в плаще, вяжется к матросам, уставшим за долгую дневную смену: человек с именем Алистер имеет право казаться другим неприятным. Скользким, особенно в ненастную, влажную пору, отталкивающим.

Романтика, которой переполнена и которой сочится Венеция, впрочем все дальше и дальше удаляющаяся, пропадающая у линии горизонта, сливающейся с ним, под воздействием дубильных веществ преображается порой в странные фантазии. Начинает казаться, что ты – персонаж книги или, может быть, фильма с непонятной моралью; романа, главная цель которого – не движенье к финалу, но плавное скольженье через страницы, заполненные убористым шрифтом.

Еще больше входя в роль, Алистер, рискуя упасть за борт, забирается на край кормы, широко расставляет руки, поддаваясь шири пространства, активности ветра, ожесточенно бьющего его по щекам, точно стараясь сбить с ног, вызывает духов этого места на бой!

Ему запрещают пить коньяк, купленный в Мерчерии. Алистер кочевряжится, пойло в состоянии его опьянения превращается уже в чистый (точнее, грязный) спирт, с которого и мутит, и воротит, выворачивает. Частью на палубу, частью за борт.

Возможно, и это терпят, пока Алистер не допускает что-то совсем из рук вон выходящее, не знаю даже, что придумать, чтобы терпение команды лопнуло и его ссадили на первом попавшемся из островов лагуны.

Внезапно Алистер осознает, что плаванье закончено, он стоит на берегу небольшого острова, где, кажется, нет никого, кроме него. В лагуне полно поразбросано такой малообитаемой самопогруженной суши, издалека, особенно если туман, похожей на китайский фарфоровый рисунок.

Особенно загадочными они кажутся, если плыть в сторону Торчелло: на некоторых из них видны живописные руины монастырей, складов или бывших казарм и совсем не видно людей. Ну, или же можно отправиться в прямо противоположную сторону лагуны, где таких планет, как бы нарочно предназначенных для круизного облета Маленьким Принцем, едва ли не архипелаг, похожий на остатки Млечного Пути.

Ну, или на океан за стеной самолета: когда на высоте десять тысяч метров медленное море, защищенное стеклом, неземной невесомый ландшафт, начинает клубиться картой твоего внутреннего состояния. Мысленных мыслей или тоски, материализовавшейся в непонятно за что и как подвешенных, подвисших материях.

Кажется, все они, эти молчаливые острова, со стороны напоминающие приземлившиеся облака, и есть родина меланхолии, вырабатывающей вязкое и топкое вещество ожидания, с комариной настойчивостью охочее до отдельных, непонятно откуда берущихся здесь человеков.

Так что Алистер мог попасть куда-то в предместья Торчелло, так и не освободившегося от призраков многовековой малярии (которая есть не болезнь, но состояние умственных протоков), а мог «заблудиться» где-то на юге. Совершенно неважно, в каком направлении шел корабль и где его, расшалившегося, выбросили на землю.

Подождал немного – вдруг борт возвратится, одумавшись? – но так и не дождался. Потом еще подождал и еще. И еще. Тихо вокруг, даже вода плещется приглушенно.

Алистер озирается по сторонам и начинает трезветь, понимая, что оказался в ситуации Робинзона Крузо.

Притом темно и холодно, вдали виднеются другие острова без призраков жизни, но тем не менее привлекающие внимание хоть каким-то, начальным, ландшафтом, в отличие от того, что внезапно выпал Алистеру.

«Нигде на карте нет Буяна, но завтра я отправлюсь в путь…»

Здесь его можно было бы и оставить навсегда «загорать», чтобы вернуться к реальности или воспоминаниям о моей второй поездке в Венецию, однако мне самому интересно, что же с ним произойдет дальше.

А далее Алистер пойдет налево или направо, чтобы убедиться, что остров больше, чем казался в первый момент (может быть, полуостров? – начинает надеяться Алистер), и в пространстве его есть изгиб, как бы заглядывающий за линию фасадного тумана. Где возникает подобье пейзажа, размытые очертанья растительности – густых кустов, деревьев, торчащих из этих зарослей, напоминающих… сад?