– Наводили, – кивнул Бадмаев. – А ледоход ее смыл, будто и не стояла никогда. И до того мосты смывало. Про мост-оборотень слыхал? Тут стоял, на этом самом месте. Короче, опасно тут переправу ладить. Много крови Нева заберет.

– Ты говори, да не заговаривайся! – прикрикнул Роман. – А то с такими пророками нам рабочих не набрать будет. Пошли лучше разговеемся!

Видно, за разговором они пропустили какое-то событие, потому что вдруг народ на берегу дружно зашевелился и разом тронулся от воды. Троица мгновенно оказалась облепленной плотной чешуей веселых людей, и буквально через секунду Юлю вынесло наискось, метров за десять от того места, где они только что стояли. Оглянулась, пытаясь уловить в человеческой массе любимую рыжую голову и тут же, подхваченная новым потоком, оказалась еще дальше.

Она не то чтобы испугалась – удивилась: все вокруг разом посерело и отдалилось – вода, корабли, люди, а следом и исчезло, словно истаяло в сумерках. Собственная голова ощущалась пустой, будто вскрытый арбуз с выеденной мякотью, тело же наоборот – наполненным светящимся воздухом и совершенно прозрачным.

Прямо сквозь Юлю проходили косые дождевые капли и неопрятные косматенькие тучки, просверкивали звездочки, просыпающиеся из редких небесных дырок, не задерживаясь ни единым остреньким лучиком. Девушка встряхнула головой, прогоняя наваждение, и немедленно оказалась у знакомого окна. Вцепилась в портьеру, потому как неуправляемые ноги напрочь отказывались держать прозрачные, надутые как праздничные воздушные шарики руки, туловище и голову. Выглянула наружу, пытаясь сообразить, куда делись Рома с Бадмаевым.

Под розовым лучом парящего над водой конуса прямо посередине Невы стоял черный человек. Шоколадно-серый морок покорно, даже подобострастно обтекал фигуру, не задерживаясь на ней крошечным отблеском или тенью. Ясно: никакой это не человек, а умело вырезанный силуэт – пустота средь колышущейся бумаги. Жуткая черная дыра, внутрь которой боится заглядывать даже туман.

От ужаса Юля клацнула зубами, больно прикусив язык, шепнула, с трудом вспомнив слово – «мамочки», зажмурилась, а когда открыла глаза, обнаружила, что черный человек заметно сдвинулся к берегу, став еще больше и страшнее, и манит ее пальцем.

Ее?! А кого еще?..

От черного пальца прямо к окну будто протянулась леска с крючком – ни спрятаться, ни сбежать. Повинуясь безусловному приказу, Юля кивнула, сделала шаг в окно и тут же поняла: это ж Петька Бадмаев! А она, дура, испугалась! Чего только не привидится в темноте.

– Пойдем! – Губы у Петьки плотно сжаты, скулы втянулись, на голове какие-то белые букли, костюм нарядный, словно из исторического кино, поблескивает, будто парча переливается или камушки какие нашиты.

– Ты чего как на маскарад? – поразилась Юля. И тут же поняла: – Решил Брюсом представиться? – и зашлась от стыда и стеснения, потому что сообразила: никакой это не Петька, а самый настоящий Брюс.

– Простите, Яков Вилимович… Я не узнала, решила, что вы – это…

– Правильно решила. К делу. Хочешь узнать будущее?

– Да, но… – Юля растерялась, – это тогда было будущее, а сейчас, когда я тут, это совсем даже прошлое… – она запуталась, не умея объяснить и по-прежнему сильно тушуясь.

– Уверена, что можешь отличить? – высокомерно произнес Брюс. – Похвально. Я так и не научился.

Сентябрьский ветер взметывал с утоптанной земли острую пыль, трепал чью-то волглую рубаху, зацепленную проволокой за оглоблю лошади, жующей овес. День выдался не по-осеннему жарким, и четверо мужиков, раздетые по пояс, ухая и кряхтя, тащили от телеги к берегу последнее бревно.

На мощном помосте, уходящем в Неву, страдальчески подвывал какой-то механизм типа огромного коромысла: верхний конец торчал почти вертикально вверх, нижний уходил в реку. Рядом шумно отфыркивалась громадная помпа, нагнетающая воздух куда-то вниз, под воду. Почти у самой Невы чернел громадный металлический короб с частой клепкой по узловатым ребрам.

Мужики дотащили бревно, уложили на ровный ряд подобных.

– Однако кессонщики сегодня долго работают, – цыкнул один, присаживаясь.

– Так им же по времени платят, вот и стараются, – пояснил второй.

– Чижолый труд, – качнул головой первый. – Опасный. Я бы ни за что вглубь не полез. Страшно подумать: восемь саженей вниз! Вона, сосна растет. Есть в ней столько?

– Нету, – уверил второй, – саженей пять, не боле. А до верхушки и камнем не докинуть.

– То-то. А тут – вниз. До самого пекла, поди, достают. Надо спросить, не жарко им там?

– Жарко! – хохотнул третий. – Видал, какими вылезают? Чумазые, потные, будто с бани! Печет из преисподней-то!

– Ох, недоброе это дело, – сплюнул четвертый. – Там, на дне, бают, плывун, а под ним… – он снизил голос до шепота, словно то, что говорил, можно произносить только, таясь, прикрыв губы ладонью, не дай Господь, неловкое слово выпорхнет на свободу и обернется страшной явью.

Остальные, выслушав, обернулись к сияющему шпилю Петропавловского собора, размашисто и истово перекрестились, помрачнели, покивали, и разговор сам по себе оборвался.

– Эй, девка, – крикнул один из них Юле, – попить принеси, видишь, умаялись.

Юля метнулась влево и наверх, точно зная, что там стоят бочки с водой для рабочих. Схватила деревянную бадейку, сунулась внутрь широкозадой емкости. Ведро гулко шваркнулось о стенки, потом о дно – бочка оказалась пустой.

– Туда беги, – показала на дальние штабеля бревен перепоясанная пенькой молодка. – Тута еще давно все выглохтали. Жара. А тама недавно привезли.

Юля помчалась. Но как это часто бывает во сне, шаги вдруг сделались невероятно длинными, тело – невесомым. Вроде и отскакивала от земли, словно мяч, едва касаясь, практически летела, а дальняя бочка никак не становилась ближе, наоборот – удалялась, сливаясь то с берегом, то с водой, а то вообще скрываясь с глаз. Юля удлинила прыжки, зависая над кучами камней, горами бревен, просмоленными бухтами канатов, серьезной рекой, вытянувшимися червяками мастерских, гладкой, как обструганная плашка, Литейной Першпективой, все пыталась высмотреть бочку, да только тут поняла, что несется-то совсем в другую сторону, и мужики сильно ее заругают. Задержалась рукой за конек каменного дворца, развернулась и бросилась обратно. Не рассчитав скорость, перелетела береговую линию и оказалась над странным мостом. Она могла поклясться: только что никакого моста тут не было! А теперь висит ровно посередине Невы, не соединяя берегов…

Под центром моста – вода легко просматривалась сквозь прозрачные горбыли – сгустилась темнота и смоляное горячее варево будто кипело молниями, фукая громадными переливчатыми пузырями. Время от времени пузыри лопались, на их месте возникали юркие глубокие воронки. Вот множество маленьких воронок, как по команде, сошлись в одну, общими усилиями крутанули ее, образуя невиданной глубины – до самого невского дна, а то и сквозь него – маслянистую, дрожащую от нетерпения дыру. И тут же темное небо выплюнуло сгусток свежей крови, обратившийся в жадную луну. Луна плеснула в черную яму красного света, сделав водоворот еще более глубоким и жутким, а дальше началось и вовсе невероятное.

Крутящееся жерло сузилось, будто сложило губы трубочкой, и стало засасывать воздух. Вместе со звездами. Они срывались с неба, выстраиваясь в покорную цепочку, и одна за другой ныряли в воду, бесследно растворяясь в красной мути. За звездами в бездну так же послушно потянулись лошади с повозками, дома, бревна, дороги, люди…

Когда на небе не осталось ни одной звезды, а в мире – ни одного живого существа, лишь голая немая тьма, в разверстую дыру медленно спланировала красная луна, покачалась на воде и, снова превратившись в кровавый плевок, без звука пошла вниз, таща за собой хвост из багровых пузырей.

Следующая очередь – моя, – поняла Юля, – потому что больше ничего и никого не осталось!