Мечта о собственном доме жила в трудяге-итальянце давно, да все руки не доходили. Когда? Сначала – Кроншлот, потом – Нарвские укрепления, а тут и дело всей жизни – Петропавловскую крепость в камне заложили… В промежутке – Летний да Зимний дворцы для государя, проект Александро-Невского монастыря, Гостиный двор на Стрелке, не считая построек на нынешней Дворцовой набережной и домов на Петербургской стороне. Из всех трезиниевских жилых строений выжил лишь куцый домик тут, на Васильевском, угол двух переулков – Тучкова и Волховского.

Спал ли он? Ел ли? По правде, Доменико всем строительством в Петербурге руководил. Доверял ему Петр, как себе. Одна порода: трудяги! Как таких сейчас называют? Трудоголики? И ведь еще самый первый архитектурный конкурс выиграть умудрился – замахнулся на главное в России правительственное здание – Двенадцать коллегий. И возвел!

Рядом с царем столько лет, а ничего не просил. Счастлив был обилием работы и гордостью за растущий город. Императрица Екатерина после смерти венценосного супруга пожаловала верному Трезину чин полковника да жалованье прибавила – произвела в дворяне.

Каждый божий день Доменико приходил на стройку своего дома, благо, жил неподалеку, на Второй линии, у нынешнего Среднего проспекта. Тогда, конечно, проспекта еще не было. Да и вообще мало что было. Начало.

Почему-то начало помнилось лучше всего, хотя жила она вовсе не тут. Интересовалась – да. Полагалось.

Насладиться своим жилищем Доменико не удалось – ушел в иные веси. Дом держался за вдовой, а уж потом пошел по рукам. И в плане хозяев, и в плане перестройки.

Воздушный глазастый мезонин заменили тяжеловесным третьим этажом, это еще до того, как Боссе тут поселился, потом стали «улучшать» фасад, будто гениальное можно улучшить! Получилась каша с сапогами. Помнится, даже Нахимов, не флотоводец, брат, вице-адмирал, что тут проживал, ором орал, грозился руки повыдергать!

Каре, в котором она живет, пристроили много позже, в девятнадцатом веке. Новые строения приклеились к особняку, будто выросли из него, как неурочные ветки посреди гладкого сформировавшегося ствола: поначалу неуместны, коряжисты, привыкнет глаз – словно бы всегда и были… Последнее надругательство свершили недавно, после Великой Отечественной: распустили по фасаду сопли – накладные деревянные пилястры – кому-то показалось – красиво. Ажурную лепнину, чтоб не реставрировать, скололи…

Вчера ночью дом пожаловался, что чувствует скорый конец…

Дом Трезини состоял сплошь из богатых квартир – место обязывало. После бестолковых октябрьских событий, которые кроме как кровавым недоразумением и назвать-то нельзя, хоромы с мраморными каминами взялись уплотнять, преобразуя в коммуналки, а уж после блокады, когда законные жильцы оказались кто в эвакуации, а большинство – на Смоленке, в старинные апартаменты ввалилась беда в обличье горластой, неуемной до скандалов и пьянства деревенщины из новгородско-псковско-вологодских глубинок, прибывшей заселить опустевший город и возродить гиганты советской индустрии. Гиганты возрождались, каминный мрамор пропивался совсем невдалеке, в Академическом саду, немыслимой красоты лепнина стыдливо морщилась и опадала белыми слезами от обильно летающих матов, ухватов, воплей, а то и чугунных сковородок. Парадные превратились в сплошные отхожие места, на утоптанных до пыли дворовых клумбах белыми прозрачными ночами вольно храпел и пукал не осиливший лестниц уставший от вина пролетариат.

Очередное внутреннее перерождение, названное по-модному «реконструкцией», дом пережил уже после Московской олимпиады. Из громадных хором нарезали неуклюжие мелкашки и заселили очередниками. Бывших жильцов приняли лишь три-четыре квартиры. Одна из них, двухкомнатная, неумело выкроенная из прошлой девятикомнатной громадины, досталась ей. Повезло. Три окна в кургузый двор на тыльную часть Дома Трезини. Саму трезиниевскую часть реконструкция обошла, поскольку из-за смертельных трещин в фундаменте особняк требовал полноценной реставрации. Ее гарантировала фирма, взявшая «Трезини» в аренду под люксовый отель.

Окна на Неву и Благовещенский мост, справа – Финский залив, слева – Эрмитаж, внизу – Сфинксы, наискось – Медный всадник и золотая шапка Исаакия. Почти все питерские красоты в одном флаконе. Исключительная панорама. И такие же перспективы.

Увы, арендованный особняк оказался весьма невелик, и дабы деньги текли неиссякаемым потоком, решили, во-первых, возвысить его мансардой, прибавив к имеющимся видам панораму Петропавловки, и, во-вторых, прихватить жилое каре, то есть «оботелить» весь трезиниевский квадрат.

Строптивые жильцы, однако, принялись резво возражать против строительства мансарды и собственного переселения в экологически чистое Девяткино. Фирма и по-хорошему уговаривала, засылая в квартиры улыбчивых тетенек, и деньги предлагала, и общие разъяснительные собрания проводила, да не где-нибудь, а в милицейском участке – тщетно! Выход оставался один, малоприятный, но беспроигрышный: объявить дом аварийным и расселить упрямцев принудительно.

Разбор добротной кровли, последовавший после сильнейшей «протечки» на четвертом этаже, был очередным пунктом тщательно выверенного плана, согласованного с кем надо. Поломка «ураганом» кровельных телевизионных антенн, авария на домовом газопроводе, отправившая несколько жильцов в больницу с отравлением, внезапно проявившийся и распространяющийся по парадным со скоростью света опасный черный грибок, странные самовозгорания в нечаянных местах и бравое тушение огня путем тотального залития здания – уже были успешно реализованы.

В дом зачастили комиссии, каждая из которых составляла печальный акт о «невозможности устранения». Жильцы занервничали, осознавая, что вместо Девяткино, где есть хотя бы метро, заботливое городское правительство сошлет несогласных оздоравливаться вообще за Кольцевую, куда-нибудь в Янино.

Ее никто не трогал, не то чтоб не хотели связываться, просто в виду не имели. Зачем тратить время на одинокую старуху? Сама переселится на новое место, фирма даже похороны оплатит! Остроумные арендаторы «Трезини» шутили именно так. Она не сердилась – готовилась умереть. В своем доме, где прожила почти всю жизнь. Эту, последнюю, выдавшуюся из всех предыдущих самой никчемной и оттого невероятно затянувшейся. Не терпелось ее закончить, завершить: накопившаяся усталость от бессмысленности существования с каждым днем давила сильней, не давая подчас открыть глаза навстречу свету. Она так и ловила его сквозь смеженные веки, уже не радуясь, а просто отмечая наступившую погоду.