Глаза Бастина сужаются, но генерал тут же расплывается в улыбке. Не поверил. Это уже начинает надоедать. Здесь нет деревьев, чтобы быть в курсе творящегося вокруг, поэтому Хард словно бы оценивающе взвешивает неприятельских солдат, но на горизонте пусто. Пора бы им уже и появиться.

- Позвольте уточнить, правильно ли я понял: Кнотт вступает на арену сражений без объявления Сарии войны?

- Уверен, у них просто не хватило времени, чтобы отправить вам вестника. Или же посланник затерялся где-то по дороге - нынче они такие ненадежные.

Свищет ветер. Здесь, в низине, гул, поднимаемый им на холмах, кажется чем-то мифическим, порождением темных существ. Хард подавляет в себе желание задрать голову и убедиться, что на него не летит никакая хищная мерзость. На ум тотчас приходят полотнища из Сорочьего леса - вот где мертвая тишина и опасное соседство. Подумав, приходит к выводу, что лучше кровожадный вой ветра в вышине, нежели безмолвие обители летающих картин. Гул становится громче. Сумасшедше бьются флаги с обеих сторон. Если подняться чуть выше по взгорку, можно и оглохнуть. Хард не завидует тем, кому ветер набился в постоянные спутники. Если воет ветер, даже самый чуткий слух не уловит звука подкрадывающихся шагов. Да, ветер плохой компаньон, но хороший сообщник.

- Однако, господин Бастин, я вынужден вас поблагодарить, - продолжает Маловер, - если бы не вы, мы бы так и не поняли всю ценность Скалистых гор. Раз вы осмелились объявить Риссену войну из-за них, значит, под носом у нас настоящее сокровище. Я уже связался с Амшером, сообщил им, отчего мы имеем сомнительную честь приветствовать чужаков на нашей земле. Первый советник господин Юн любезно согласился выделить несколько дней на исследования с тем, чтобы понять, что же вас так привлекло.

Хард сомневается, что господин Юн так уж лично и отправится в горы. Сейчас у него хватает своих хлопот. Насколько Хард осведомлен, помимо государственных дел, старик сейчас занят подготовкой к свадьбе собственной дочери. Свадьба! Только сейчас до Харда дошло, что она намечалась и у Коэн. С внезапным страхом он вдруг подумал, что она ему так и не написала. Связалась с Рагоном, но не с Хардом. Неужто с Пагуром что-то случилось? С начала войны от него не было ни единого известия. Неужели?..

- Сказать по правде, господин Маловер, вы сильно сдаете позиции. Я наслышан о вас, как о человеке мудром и рассудительном, но этот разговор развеял все мое к вам уважение. Я предлагаю вернуться на свои места и начать бой.

Они разъезжаются. Трогая коня, Хард пользуется случаем, чтобы отсканировать местность, но на безжизненных выступах ни малейшего намека на помощь. Значит, придется вступать в бой? Согласно первоначальному плану, подмога должна была подойти до начала сражения. Маловер оттягивал время как мог, но раз кноттского войска до сих пор нет, значит, придется обнажать меч. Это не самый предпочтительный вариант, силы Риссена на исходе, когда подойдет Кнотт, на поле могут остаться лишь ошметки армии. Лучше бы им поторопиться. В глубине души Хард лелеял надежду, что подмога поспеет.

Все последние приготовления давно завершены. Хард смотрит на войско под другим углом: многие из тех, кого он собирался вернуть домой живым, останутся здесь навсегда. Хард жалеет, что накануне не связался с домом. Судьба капризна, и, если сегодня его не станет, отец с Коэн так и не узнают, как сильно он их ценит. Как-то у них дома дела? Господина Самааха больше нет, отец, должно быть, по нему скучает. А Коэн? Наверняка пристально следит за тем, чтобы он вовремя поел и не засиживался допоздна. Вновь вспоминает Пагура: ведь так и не видел его с начала войны, хотя пересечься должны были неминуемо. Неужели даже до Каборра не добрался живым? Перехватили по дороге бунтующие крестьяне? Пагур не особо нравился Харду, но раз уж его выбрала Коэн... Ловит себя на мысли, что раньше его подобные вещи не беспокоили. Чертов Круг!..

Рагон рыком подбадривает своих. Те смотрят ему в рот: в отличие от командиров, большинство солдат не задумываются о том, на что посягал первый советник. Хард припоминает, каким взглядом его прожег Рагон, когда рука Харда дернулась для голосования: насмешливым, уничижительным, жалостливым. Последнего Хард, сколько ни бился, так и не мог понять.

На юго-западном склоне что-то шевельнулось. Хард замер, вперившись в безжизненное пространство, но больше никакого движения не заметил. Померещилось? Или нет? На каменистой поверхности трудно что-то углядеть, но раньше Хард не жаловался на зрение.

Маловер вскидывает меч, кричит:

- За Риссен! - и первым пускается навстречу сарийцам.

Хард собирается. Он слишком расслабился. Пора перестраиваться и вести за собой людей. Могучей глоткой он выкрикивает лозунг во славу родины и вонзает шпоры в бока коня. Однако, двум войскам так и не довелось столкнуться. То, что произошло позже, Хард запомнит на всю жизнь.

Вершина холма задрожала. Сначала это было похоже на муравьиное копошение. Отдельные пики и точки задвигались, закачались в пространстве, теряя опору и земную твердь. Затем горизонт заострился, обретая формы копий и шлемов, пока небольших, но уже вполне различимых. Маловер резко дернул коня за поводья, Хард остановился, войско, еще не успевшее разогнаться, замерло за спиной генерала и командиров, уставившись за спины сарийцев. Бастин дернулся, но не повернулся: решил, что это очередная уловка, упорно гнал коня вперед, но командир, сопровождавший его ранее, не выдержал. Дрожание исчезло - союзное войско перевалило соседний холм, еще немного, и покажутся перед глазами во всей своей мощи. Но до того, как это произошло, на всхолмья спустилось сияние. Хард нахмурился. Воздух на высоте внезапно заискрился тысячами разных оттенков, разгоняя осенний мрак. Яркое радужное сияние пронеслось над черной землей, осветило серые доспехи, вырвалось на волю, словно узник, обретший свободу. Объяв собой весь мир, сияние внезапно сузилось и сосредоточилось на человеческой фигуре.

Бастин, наконец, обернулся. Сминая впереди идущих солдат и наступая друг другу на пятки, сарийцы последовали его примеру.

Человек, скачущий к долине, был этим светом соткан. Полыхающие искры очерчивали его контуры, сияние ласкало его кожу, сверкающие точки обступили со всех сторон. Земля, по которой спускался этот человек, полыхала секунду-другую мягкими небесными цветами, и гасла, покинутая. Что-то внутри Харда зашевелилось, заворочалось. Мелькнули в памяти глыбы скал, мечтательное, отрешенное лицо Круга, устремленные в небо влажные беспомощные глаза.Понимание кинжалом врезалось в голову, и он выдохнул:

- Ярок...

Бог приближался. Во все глаза Хард смотрел, как медленно и плавно развивается за его спиной белая накидка, как легко вгрызаются в каменистую почву копыта коня, как невесомо он рассекает воздух. Дикая варварская душа его затрепетала, вспоминая легенды и предания о сыне, сотканным божественными небесами. Возликовал: вот он, исход! Неверующие в Ярока воочию убедились, что тот самолично спустился остановить кровопролитие, самим своим присутствием превращая в ничто выдуманный повод к войне. Сария убедилась, и убедится весь мир: Ярок - единственно настоящий бог.

Сотканное алмазами облако нависло над сарийским войском. Хард кровожадно встрепенулся - сейчас бог покарает алчных, но Ярок гневно крикнул - и карающий свет послушно вернулся к нему. Разочарование, впрочем, сменилось триумфом, и последний заставил Харда забыть обо всем. В ликах, устремленных к чуду, Харду почудилось счастливое лицо Круга, но оно больше не вызвало в нем ни злости, ни глухой тоски. Позже Хард оплачет друга как положено, но сейчас...

Ярок остановился. Он все еще возвышается над остальными, поэтому его видно всем. Тут только Хард замечает позади бога обещанное подкрепление: зоркий его глаз выхватывает из кноттского безумства знакомые очертания - старший наследник. Хард оборачивается к младшему принцу, но тот широко раскрытыми глазами продолжает впитывать в себя бога.