Каждые несколько часов возвращались следопыты, докладывали, как продвигаются дела с поисками. Расчет, что удастся найти пропажу по весу, не оправдался: дожди смыли все следы, даже самые глубокие. Тучи над Амшером не расходились, накрыли плотной, льющей ледяные слезы пеленой, от которой дубела кожа. По городским улицам и площадям безостановочно сновали телеги с трупами - их вывозили и хоронили за стенами. В одном из районов появилась угроза эпидемии, но быстро среагировавший министр здравоохранения не дал ей разойтись. Амааль с возрастающим страхом ждал холодов: если летом риссенцы хоть как-то кормились на полях и в лесах, то с наступлением морозов им оставалось надеяться лишь на милость пустой казны. Были заключены новые торговые сделки с соседями, понаехали иностранные купцы, требовали в обмен на товары чинов и земель. Никогда еще на памяти Амааля Риссен так не разбрасывался угодьями и титулами.
А между тем холодало. Спрятался внутри сакри таль, тонкая и нежная кожица скрылась за жесткой и непривлекательной. Весной он распустится вновь, паразитом питаясь соком хозяина, выставляя на показ благоухающие побеги. Забились по подводным норам плотоядные водяные, впали в спячку, обняв сильные конечности. Выползли первые формы Чего-Угодно. Чтобы пережить морозы, они всю зиму будут потворствовать чумазым ребятишкам, и тайно стекут, когда распустится первый ходж. Министр финансов помнил, как плакала Коэн, когда от нее сбежал ее первый Что-Угодно. Чтобы успокоить сестру, Хард не придумал ничего лучше, как научить ее махать деревянным мечом. Амааль хмыкнул, вспомнив, сколько всего было тогда перебито в доме. Простолюдинки, из тех, кто служат господам, собирают по полям застывших цикари: переворачивают комья земли, расковыривают груды камней, потрошат сухие стебли. Поближе к теплу, человеческим жилищам стягивались бродячие семена. Амааль велел найти и выкинуть их все до единого - не дай Ярок прорастет под крышей. Окутанная воздушным облаком пара, прибыла делегация Мираска, для обсуждения сотрудничества на железных рудниках. Их встречал Садор.
Обозы как в воду канули. Сведения доходили реже, в поисках зацепок люди Амааля заходили все дальше и дальше. Когда один из искателей не вернулся, министр велел сворачивать поиски: следовало искать другой выход. И Амааль направился к Юну.
- Мне известна причина, приведшая вас ко мне, господин министр, - встретил его старик, - и я чувствую стыд за то, что не в силах вам помочь. Мой ум и моя изобретательность остались во власти минувших дней, и рядом с молодыми я чувствую себя безнадежно отставшим.
- Не стоит так говорить, господин Юн, ваши мысли и ваши глаза острее, чем у кого бы то ни было в Амшере. Я лишь пришел спросить - быть может, что-то лежит под самым моим носом, а я настолько близорук, что не в состоянии заметить этого сам. Быть может, что я иду по верному следу, но что, если ошибаюсь? Что, если нить красного цвета вовсе не от красного клубка?
Амааль напряженно всмотрелся в морщины напротив. Вот и высказал свое опасение.
- На то, что я вам сейчас скажу, не требуется много ума: почему бы вам самим не убедиться? Проверить, что красное есть красное, а... синее есть синее?
- Сейчас у меня нет ни власти, ни сил, чтобы играться с клубками. Я как тот крюколап, которому хозяин запретил резвиться с пряжей.
Юн заговорщически наклонился:
- А вы покатайте ее, когда хозяин не видит.
"А вы покатайте ее, когда хозяин не видит". Эти слова раз за разом прокручивались перед мысленным взором Амааля. Простой совет одновременно и пугал, и приводил в восторг. Не то, чтобы министр всегда придерживался правил, но сама идея о том, чтобы творить что-то за спиной Его Величества... Однако, следовало признать, что именно король временным отстранением связал придворного по рукам и ногам. Если Амааль хочет найти виновного, у него нет иного выхода, кроме как действовать в обход.
Обращаться к Рахману министр не стал. Отобрал троих верных людей и, не мешкая, покинул Амшер. Пользуясь оставшимися привилегиями, велел открыть ворота, растворился с людьми на мерзлой дороге.
Они двигались весь вечер напролет. На ночь остановились на прохудившемся постоялом дворе, оказались единственными постояльцами. В трактир то и дело просачивались голодные кособокие фигуры, слезливо просили хозяйку накормить в долг. Амааль видел, что здесь и кормить нечем, но хозяйка, замахиваясь на попрошаек, с грохотом выставляла на грязные столешницы щербатые миски с горячей водой и плавающими в ней сухими листьями. Когда уже собирались подниматься наверх, дверь открылась, впуская группу мужчин. Те настороженно уставились на министра и его сопровождающих, притулились в уголке. На всякий случай Амааль выставил наверху дежурных.
С рассветом тронулись дальше. Как бы Амааль не подгонял лошадей, о бдительности не забывал. Крупные селения объезжали стороной, дороги выбирали малоприметные, больших собраний людей сторонились. Один раз дорогу перекрыли. Амааль заметил выставленную охрану из мужиков издалека, но заметили и их. Министр знал, что их ждет - "Если на лошади, значит господин", - поэтому принялся разворачиваться. В их сторону уже бежали, мрачно, насупленно, небыстро - голод отнимал силы, но добраться не успели. Пришлось преодолевать несколько миль стылой грязи, копыта скакунов увязали в земляном болоте, выдергивались с потугой и чавкающим звуком. Под одним из амаалевых спутников шарахнулся конь, едва не наступивший на мертвого, покрытого слизью и листьями кашрика - забрался в поисках жертвы так далеко, что не успел вернуться в убежище. Выставленные острые сучья хватали за одежду, рвали кожу на лице. Амааль обратился к ним с просьбой, но теплого дыхания в ответ не получил - не услышали. Миновали деревню. Быстрого взгляда хватило, чтобы понять - жителей здесь больше не осталось. Из закопченных труб не поднимается дым, кое-где двери нараспашку, пусты огороды и коровники. Крыша и бок одного из больших домов черны от пожара - подожгли напоследок зажиточного соседа. На просеке наткнулись на крестьян: дети, женщины и старики. Взрослых мужчин среди них министр не увидел, но на всякий случай близко не приближался. Однако, и его со спутниками опасались не меньше.
- Не гневайтесь, господин, - просипел старик с кустистыми бровями, - зла не несем, от зла бережемся, Яроку кланяемся. Нет ли у вас чего поесть? Шестой день в пути, оголодали совсем, детей жалко.
Министр обвел взглядом тусклые лица, зацепился за красивого мальчонку, уставившего на страшного путника большие выразительные глаза. Цеплялся худенькими ручками за материны колени. Женщину шатало. С мольбой смотрела, прижав к себе других детей.
- Откуда путь держите? Из какой провинции?
- Из вольных мы. Освобожденные.
- Отчего ж тогда покинули дом?
- Так как нам там оставаться, господин, когда вокруг грабят и насилуют? Отобрали всю скотину, урожай, увели сынков. Только и делали, что приходили, кормились да уходили, а нам и самим есть нечего. Господин, нет ли у вас краюхи хлеба? Детей жалко.
Амааль обернулся к спутникам, те покачали головами: выскакивали наспех, сломя голову помчались Ярок знает куда, малость успокоили животы горячей водицей да снова в путь. Завалящей корочки и то нет. Жадные взгляды пеших перехватили молчаливый диалог. От них отошли.
- Вот что, - откашлялся Амааль, - куда идете?
Но старик, потерявший к всадникам всякий интерес, уже тяжело развернулся, махнул рукой, возобновляя движение. Медленно, тягуче долго процессия свершала первый шаг. Скрипнули колеса на единственной телеге, утонули по колени детские ножки, воткнулась в нутро почвы палка.
- Стойте! Да стойте же!
Министр жестом подозвал одного из своих, отдал указание, обернулся к ждущим вольным.
- Он проводит вас к человеку по имени Карх. Карх даст вам пищу и кров. Делайте все как он скажет. Больше я ничем не могу помочь.
Амааль спешит. Для человека его статуса и положения он теряет непозволительно много времени на вещи, над которыми не стоило и задумываться. Оставив крестьян и злясь на себя за задержку, пришпорил коня. Каждая секунда промедления может дорого обойтись. Внезапно вспомнился Юн, его совет, такой неожиданный и такой пугающий; первый советник, восставший против памяти всех своих предков; Коэн, надежно укрытая от посягательств со стороны Ее Величества; Хард, бьющийся так далеко. Мимоходом подумал о наследнике - изменился ли? Остался ли в мягкой шкурке или сумел ее сбросить? Тревожные мысли накатывали одна за другой, толкались, теснились, мешали. Министр попытался вспомнить свою последнюю беспечную мысль из разряда "Куда же запропастилась эта печать?". По всему выходило, что последняя беспечная посетила его в день, когда до дворца дошла весть о гибели старшего наследника. В тот момент сердце министра сжалось - и забилось быстрее.
