Карим ягненком перелетел разваливающиеся земляные насыпи с пробивающимися дутыми стебельками и растворился в непогоде, слыша за спиной короткие сердитые рыки прирученного деда.

Он ступал упруго и энергично, вжав голову в плечи, чтобы видеть под ногами каменную гладь дороги и не удариться о чей-нибудь плетень или крыльцо. Перед агорой Карим остановился, высунулся из кокона, обвел глазами расстилающийся пейзаж. По городской площади медленно плыли пышные облака, клубясь, завиваясь в колечки, вытягиваясь в длинную нить или собираясь в кучу. Гонимый ветром водяной пар переходил с места на место, сливая облака, насаждая их одно на другое, сталкивая вместе белые шарики и пепельно-серые волны, образуя редкие просветы, полускрытые вытянутыми дымками. Тут и там из неровной движущейся поверхности выбивались отдельные хлопья и клочья, которые, видоизменяясь, быстро вливались обратно в общую массу. К плавающим серым оттенкам добавились теплые золотые блики - миллиарды крохотных капелек и кристаллов на один краткий миг вспыхнули всеми цветами радуги и тут же погасли, разорвав нити с солнцем. Справа и слева из беспрестанно волнующегося тумана выступали стены немногочисленных высоких башен. Пар лизал разбухшие от влаги бревна, выискивал щели, чтобы забиться внутрь, подтачивал подгнившие сваи. Далекий жаркий огонь медленно иссушил излишки воды, постепенно облака похудели, истончились, а затем и вовсе исчезли, вышвырнутые - ненадолго - прочь из города. Осталась лишь рыночная площадь с пустыми в этот час палатками.

Одна за другой открывались двери, на улицы Барада высыпали вялые малорослые жители, все как один с разбухшими от постоянной влажности руками и ногами. Между тяжелых неповоротливых барадцев Карим двигался легко и свободно, отталкиваясь от земли сильными жилистыми ногами. С ним здоровались. С белозубой приветливой улыбкой он отвечал на приветствия, заигрывал с неуклюжими девушками. Таких как он - высоких, стройных, сильных - было немного, его хорошо знали в лицо, любили. Торговцы, раскладывающие товар в палатках, провожали его зоркими глазами, расслабляясь только тогда, когда он попадал в поле зрения следующего бдительного наблюдателя. Карима развеселился от их предосторожностей - как будто они смогут его поймать! - и совершенно естественно прихватил с лотка две пухлые пресные лепешки. С "плаксой" сойдет.

Вскоре агора закончилась. С мощеной площади Карим ступил на улочку. Здесь кривобоких, покосившихся домов было меньше, и отстояли они друг от друга дальше, чем в центре, все пространство между ними было отведено под огороды, где выращивались неприхотливые овощи: скудная репа, жестковатый лук, жилистая свекла, белый корень. Гладкие полированные камни под ногами сначала сменились на мелкие камешки, а затем и на утоптанную землю. У границы города Карим остановился, внимательно осмотрелся по сторонам - не видать ли глаз Хашима или ушей бабки - поднял старый бурый лист коготника и скрылся в чаще.

Здесь открывался совершенно иной вид. В силу понятных причин лес никогда не просыхал, каждая пядь рыхлой почвы старалась выпустить столько зелени, сколько могла, создавая бурную мешанину, а там, где породы были слишком тверды, чтобы укрыть семена, образовывались болота и озера. Деревья и кустарники, покрытые легкими паутинами угнездившихся в нихстригачей, в большинстве своем были бурых или неярко-зеленых цветов, но чем дальше углублялся в лес Карим, тем сочнее становилась растительность - путь лежал через долину горячих источников. Заходить в саму долину Карим не стал, уже давно протоптал тропу в обход, но от лишней одежды избавился - духота стала знатная. Идти стало тяжелее: земля то проваливалась вниз, то круто прыгала вверх, клейкая почва и гибкие растения подолгу не отпускали ноги, и когда Карим выплюнулся на поляну, он был уже порядком растерзан.

В старой колокольне у кромки голубой поляны он провел весь день. Выспался, вытащил из тайника и перебрал сокровища, очистил от ползучего сора две могилки на Краю Мира, перекусил лепешками, перемерил старые странные платья, починил ступени, убрался наверху, а с наступлением вечера вернулся обратно в Барад - на сходку.

Встречались в мельнице. Одна за другой из всех дырявых закоулков появлялись низкие коренастые фигурки и, замешкавшись, исчезали в дверях - называли пароль. Крот стоял у входа, следил, не привел ли кто за собой осведомителя, но Самрок отлеживался дома. Хоть Карим и подбросил потом значок на крыльцо, осведомитель не показывался, переживал.

Расселись в круг на пыльных мучных мешках, дожидаясь Хашима. Тот явился последним, важно встал в центр, поднял руку и выкрикнул:

- Вовек Ксалту!

- Вовек Ксалту! - взметнулись в воздух одиннадцать рук.

Карим заинтересованно захлопал ушами - такое приветствие он слышал впервые. После сходки обязательно спросит, что это значит. Хашим обратился к нему:

- Твоя первая сходка. Внимательно слушай и запоминай, отныне ты с нами вовек.

С этим бы Карим поспорил: не так давно из стайки Хашима исключился Горок - объявил на очередном собрании, что женится и развлеченьям конец. Хашим за ним тайком две недели бегал, упрашивал вернуться - Карим подглядел. Но уличать во лжи не стал, только закивал и грозно нахмурился.

Сходка Карима совершенно разочаровала - каждый по очереди вставал с места и с пышными, несвязными, а порой и совершенно бессмысленными речами вручал главарю какую-нибудь сворованную мелочь: глиняный горшок, прохудившиеся сапоги, битую посуду. Карим даже задался вопросом - было ли то действительно украдено или же притащено за ненадобностью из дома? Сам Карим в качестве дани принес бусы, но в ходе действа незаметно снял собственный шарф и передал его. Хашим выглядел откровенно довольным. А бусы потом можно подложить бабке - благо, ее они и есть.

Витиеватыми фразами Хашим поблагодарил своих подданных и распустил собрание, условившись встретиться в том же месте через неделю.

- Тебе повезло, - сказал КаримуОндор, - вчера в стаю приняли, а сегодня уже на сходку попал. Я свою сходку шесть дней ждал, ночами не спал, волновался, все думал, что здесь и как. Даже представить не мог, что будет так... здорово.

- Даа, - протянул Карим, - место действительно поражает воображение, такое запущенное и мрачное, что сразу навевает на мысли о гордой общине, а само собрание воистину поразительное: подношение преданными людьми бесценных даров самому известному властителю города. Столько впечатлений за один день, что и целой жизни не хватит, чтобы осмыслить.

- Вот-вот... и я также... я так рад, что меня приняли... Ты же знаешь, я тут особо никому не нужен... Только Хашим согласился... Взял к себе... Заботится.

- Величайшей души человек, - согласился Карим.

- А знаешь, я ведь сначала против был, чтоб тебя брали. Ты ведь от нас всех отличаешься. И внешне, и... Постоянно где-то пропадаешь, что-то придумываешь, что-то ищешь. Я думал, ты в стаю из любопытства хочешь, не взаправду, а понарошку, чтобы посмотреть, как тут, изнутри. А для меня община - это все, это моя жизнь. И я очень не хотел, чтобы пришел такой посторонний как ты и все высмеял. Но ты понял. Здорово, что я тогда ошибался. Добро пожаловать в стаю.

Кариму стало стыдно, но он широко улыбнулся и хлопнул Ондора по плотному плечу.

- Это несерьезно, - рассказывал он позже деду, - они носят ему всякий хлам и поклоняются как божку. Будто дети, ей-богу.

Они находились на плато выше Барада, выше уровня табачной дымки. Над их головами был другой слой: ни разу ни пушистый и не мягкий, а сплошь вытянутый и перистый, но совершенно безвредный. Подъем по узкой тропке старик преодолел с трудом, теперь сидел на деревянной скамье и рассерженно пыхтел - старость в этом богом забытом краю давалась нелегко. Карим гарцевал вокруг: переворачивал и ворошил солому, раскладывал чаши, миски и горшки, разводил огонь в печи, попутно смешивал в одном чане золу с пеплом, глиной и опилками, мял прошлогоднюю кашицу в деревянной кадке, критично оценивал навес и ни на секунду не замолкал.