Первым делом Карим обтер руки водичкой и смазал их пахучей бабкиной мазью - ссадины и порезы мгновенно ожгло, а затем настой принялся покалывать, медленно, но верно стягивая обрывки покромсанной кожи. Бинты из паутины облепили пострадавшие места, остановили кровь и охладили жар. Поразмыслив еще немного, Карим нарезал дополнительные куски паутины: руки из них не выскальзывают, как из перчаток, да и резать острыми выростами и сухими стеблями будет меньше. Затем пришло время трапезы. Кусок вяленого мяса, чтобы восполнить потерянную энергию, половина горького вяжущего кракума из-за порезов и пара глотков холодной водички. Выемка во время ужина приняла еще более привлекательный вид, и стоило Кариму совместить свои впадины и выпуклости с ее рельефом, его мгновенно сморил сон.
Следующие тринадцать часов он осторожной спиралью обкатывал гору. Из-под ступней то и дело с писком прыскали камни, скалились из темных зевов нор круглые морды встревоженных гарухи, несколько раз в воздухе рядом с Каримом мелькнуло и пропало темное пятно. Под вечер Карим, не веря своим глазам, снял с голого двуствольякраеги полотно радужной паутины. Застигнутый врасплох красный стригач рассерженно заклацал игрушечными клешнями, выпучил из воронок глаза и взлетел, с трудом неся на разноцветных, блестящих, стеклянных крылышках грузное тельце. Скоро мягкая почва вновь сменилась каменным монолитом, но сползать по отвесной стене больше не пришлось: полосатые коричневые пласты накладывались один на другой естественными ступеньками, сначала узкими, едва умещающими пятку, затем все шире и шире, образуя настоящие базарные площади.
В какой-то момент погоде показалось, что она слишком благосклонна к путнику, и Гинг обступили неповоротливые сине-бело-сумрачные массы. Большая Земля исчезла из виду, но вместе с тем отступило и напряжение: рассекая холодные влажные облака, Карим вновь почувствовал себя в Бараде. Ощущение портила лишь непривычная твердь под ногами, но массивные ступени вели себя дружелюбно, не пытались укусить за пятку или сбежать. Коричневые полосы с черными прожилками монотонно струились перед глазами, навевая непреходящий сон и скуку, и Карим, расслабившись, принялся безмятежно заигрывать с "кумушками", однако едва не поплатился за свою беспечность. Устроившись на ночь у стыка двух ступеней, утром Карим проснулся с рукой, свисающей за Край.
Скоро огромная лестница закончилась, последнее возвышение привело Карима на небольшое открытое сглаженное пространство. Исходящий криком ветер обтесал все выпирающие зубцы и сколы, снес почву, не давая растениям ни малейшего шанса, обточил шероховатости, из-за чего казалось, что Карим стоит на дне перевернутого черпака. Ночевать на такой покатой постели Карим не решился. Вернулся к ступеням, затесался в нишу и задремал.
С каждым днем становилось все холоднее, будто Карим не спускался с горы, а покорял ее. Исчезли даже намеки на живность, Гинг неприветливо облысел, от складок пород тянуло могильным холодом, колючим влажным морозом студило тело. Уже давно Карим передвигался вслепую на цыпочках, прощупывая рукой фантом будущего шага. Чтобы немного утеплиться, он натерся настоем от простуды - тот обладал отличным согревающим эффектом - и запихал под одежду продолговатые волокна тепляков.
Вдобавок Кариму начал чудиться звон. Невесомое треньканье сопровождало любое его движение и замолкало, стоило ему замереть. Сначала Карим решил, что это звенелка. На привале он тщательно проверил свою накидку, внимательно изучил все подкладки, несколько раз вывернул карманы, распотрошил на составляющие котомку, но не обнаружил ни малейшего намека на поющий камень. Связать загадочный звук с насекомыми не позволила безжизненная пустошь, только и оставалось, что списать его на новый тренд "кумушек".
Помимо проблем со слухом намечалась еще одна с пропитанием. Захваченной из Барада еды становилось все меньше, поклажа за спиной стремительно худела, пополнить запасы в ближайшее время не представлялось возможным, и Карим с нарастающим беспокойством начал задумываться о том, что в скором времени будет вынужден грызть камни. Оставшийся паек он тщательно разделил на равные части, рассчитывая продлить их на две недели, а там при неблагоприятном исходе можно будет и шептунов сожрать. Подтянувшись к Краю и размахав тучи, Карим увидел вполне приличное поле через восемь-десять дней от себя. На крайний случай там можно пожевать травки и помычать.
Примерно на полпути Карим неожиданно очутился в весьма интересном месте. Широкая - чем ниже спускался Карим, тем большие размахи приобретала местность - равнина, сплошь усыпанная обломками, самый маленький из которых был размером с гончарную мастерскую деда. Осколки гигантских глыб клыками торчали из равнины тут и там, напоминая пасть огромной твари, готовящейся утолить голод. Чуть дальше клыки размягчались, округлялись и формировали плиты, устилая дорогу Карима лабиринтом. Чтобы не терять на обхождении много времени, Карим попробовал проскользнуть поверх плит, но их высота не позволила ему завоевать даже одну. Найти верное направление оказалось нелегко: где-то глыбы выводили обратно к горе, особо безжалостные предлагали шагнуть в бездну, самые милосердные закрывались тупиком, и только один вариант из четырех продвигал вперед. Под конец, Кариму стало мерещиться, что он ходит кругами, минуя одни и те же - в выщербинкой, с ровным расколом, пятнистые, с наслоениями - стены. В гениальной голове всегда рождаются гениальные мысли, поэтому Карим попробовал пустить на разведку "кумушек", но поредевшее войско - половину бабкиных ушей разметало ураганом еще в черпаке - общались на неизвестном Кариму электрическом диалекте.
В головомойке Карим встретил четыре рассвета, и когда, наконец, выбрался на волю, счастью его не было предела, словно он не каменный лес обошел, а уже ступил одной ногой на Большую Землю. На пресловутой полянке он набрался сил, обобрал все листья с кустарников, выковырял коренья, отоспался и продолжил путь.
Холод кусал все жестче и жестче, а стоило Кариму с головой окунуться под волнистую ватную пелену, тропка покрылась морозным одеялом. Дыхание мгновенно превращалось в часть ледяного тумана, только и успевало перед слиянием мазнуть по щеке. Ногами Карим месил снег - настоящий, устойчивый, застывший, - который держался не день и не два, как в Бараде, а наслаждался покоем на горе уже целую вечность. Одни тепляки уже не спасали, Карим обмотался лентами паутины с головы до кончиков отваливающихся пальцев. Выводить и кормить огонь было нечем, и пару дней он двигался, не рискуя останавливаться на ночлег. Лишь когда сугробы намелись повыше да кончились силы, он вырыл под настом ямку, вернул дверцу из ледяной корки на место и провалился в сон.
До сего момента Карим и представить не мог, что холод может быть настолько опасен. Он бился с метелью за каждый сантиметр своего пути, не видя, куда ступает, плевался колючей кашей, дышал кристаллами. Два раза происходило что-то необъяснимое: снег, до того равномерно сыпавшийся с неба, обтекал воздух слева от Карима, вычерчивая какой-то узор. Бороздить остывшие хлопья становилось все трудней, тянуло прилечь и закрыть глаза, и Карим понял, что близок к грани как никогда. Последний кусок сухаря был съеден вчера, на бесполезных травах далеко не уйдешь, бабка ворчливо грохнула миску с дымящейся кашей, и Карим в блаженстве подошел к столу и сел на лавку. В тот же самый миг что-то дернуло его назад, и, перекувыркнувшись через голову несколько раз, он потерял сознание.
Поутру его встретил вязкий сероватый полумрак. Проморгавшись, Карим выяснил две вещи: первая - на затылке у него шишка, вторая - он в пещере. Через брешь в стене он мог видеть и слышать, как мечется снаружи буран: вытягиваясь кольцами, швыряя осколки неба, закидывая внутрь струйки быстро умирающего ветра, распаляясь и бешась из-за бессилия перед изворотливостью горы. Под покровом Гинга было на порядок уютнее и тише, поэтому Карим не спеша разжевал горькие дары кустарников, из-за чего рот обильно наполнился зеленой слюной, и бесшабашно ступил в темноту. Через несколько метров от входа свет полностью рассеивался, поэтому по звуку определив местоположение "кумушки", Карим дал шептуну щелбана, и тот обиженно вспыхнул. Света, хоть и тускловатого, хватило на то, чтобы не споткнуться и не свернуть себе шею.
