– Как дела в общине? Ты доволен? Мы сделали все, как вы просили. Что-то давненько ты к нам не приходил, – герцог сыпал вопросами, не ожидая ответов. – Иосиф, – Герхард, заметив присутствие слуги, жестом отослал его прочь – ты умный человек, Иосиф, хоть и еврей. Нет, нет, не подумай, что я что-то имею против евреев, – заметив настороженный взгляд Иосифа, поспешил оправдаться герцог. – Меня не интересует, как других, что вы там делаете в своих синагогах, и я не суеверен; тем более не верю этим басням, что евреи приносят в жертву своему Богу младенцев и всякой прочей ерунде. Это все церковные сказки для безграмотной черни. А что, честно, ведь и вправду не приносят? – Герцог так наивно и с каким-то детским испугом смотрел на Иосифа, что тот, неожиданно для самого себя, громко рассмеялся.
– Ну, ну, да, конечно, это я… так, к слову, – засмущался Герхард. – Иосиф, – уже серьезным тоном продолжил он, – скажи откровенно, тебе не надоела эта мышиная возня в вашей общине? Мне доложили, что ты проводишь там все свое время. Это правда?
Иосиф пожал плечами, не понимая, куда тот клонит:
– Вы сами, ваше высочество, назначили меня главой общины, а я привык добросовестно относиться к своим обязанностям.
– Да, да, добросовестно… – герцог придвинулся ближе к Иосифу. – Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Ты ведь там, в Испании, был банкиром – хорошим банкиром.
Иосиф сделал протестующий жест:
– Это не совсем так: я действительно немного занимался финансами, но..
Герхард не дослушав, перебил: – Не скромничай, это нам не к лицу. Пусть женщины этим занимаются. Настоящего мужчину красят шрамы и ум. Ума у тебя, я думаю, достаточно, а шрамы я тебе обеспечу. – довольный своей шуткой, засмеялся герцог. – Понимаешь, Иосиф, у меня богатые, обширные владения: города, поместья, леса, три аббатства, четыре монастыря, пятнадцать замков, – Герхард сосредоточенно загибал пальцы – много плодородной пашни и виноградников, соляные копи, рудники и еще много всего. Конечно, это будет поменьше, чем, скажем, у Вительсбахов и Люксембуржцев, но, все равно, достаточно много.
Он замолчал, думая, не забыл ли еще что-то перечислить, махнул рукой и продолжил: – Всего много и скоро, даст бог, может быть, будет еще больше. Только толку от всего этого мало. Мои дворяне сладко пьют и жрут в своих замках и поместьях, но когда доходит до уплаты налогов – визжат, как недорезанные свиньи, что они разорены и живут на грани нищеты. Я, конечно, могу вытряхнуть из них душу. Только даст ли это мне деньги? Вот вопрос. Что-то не так в моих делах, понимаешь? Мой ландгофмайстер[12] – Конрад фон Эдельсбах, вместе с моей женушкой, – герцог нахмурился, видно зло о чем-то подумав, – ни черта не смыслят в управлении и финансах, или… или… в общем… ну что-то не так, как должно быть.
– Понял?
Иосиф неопределенно кивнул.
– Ну, вот… – герцог замялся.
Его явно что-то смущало, не давало высказаться прямо. Складывалось впечатление, что он сам еще ничего не решил, только нащупывал, и это решение должно придти к нему сейчас, в ходе этого, как показалось Иосифу, очень важного для Герхарда разговора.
Герцог насупился, разозлившись на свою нерешительность, и уже более сухо и внятно, не мигая глядя в глаза Иосифу, как отрубив, продолжил: – Я сам бы мог, конечно, во всем этом разобраться. Можешь не сомневаться – мне хватило бы недели, чтобы вытрясти из этих воров правду, а заодно и мои деньги. Но рыцарю, такому рыцарю, как я, не пристало копаться в бумажках. Мне легче водить раскаленным железом по коже, чем пером по бумаге! Да и что это даст? На смену одним ворам придут другие – еще более вороватые, но уже более осторожные. Тебе я верю: ты еврей и за твоей спиной не стоят титулы и гербы. Ты будешь работать если не за совесть, то за страх, что еще лучше и надежней. А я тебя, клянусь смертью Христовой, не обижу: ты получишь такие привилегии, которые и не снились моим министрам и ландсманам, не воздушные привилегии, а реальные – властные, которые ты, я знаю, сумеешь превратить для себя в звонкую монету. Да и евреям твоим от этого будет только лучше. Я – рыцарь и не собираюсь за тобой подглядывать. Делай, что нужно для меня, и если при этом ты не забудешь о своем, вашем интересе – мне все равно. Понял, Иосиф? Я сделаю тебя своей правой рукой, даже, если при этом все святые, вместе взятые, перевернутся в своих гробах! Верни мне только мои законные деньги. Моя земля, мои города, должны рожать, рожать для меня живые деньги. А если они действительно бесплодны – я поступлю так, как поступали наши предки с бесплодными женщинами: камень на шею и в реку. Тебе понятно, Иосиф? Только я их утоплю не в реке, а в их собственной крови, клянусь мощами святого Варфоломея! – герцог смотрел зло и надменно.
Этот полный холодной злобы и решительности взгляд человека одетого, или, скорее, раздетого в ночную рубаху мог бы показаться смешным, если бы не казался страшным. Герцог замолчал, пристально глядя на Иосифа.
Иосиф лихорадочно соображал: это могло быть для него огромной, внезапной удачей, дающей невиданные, огромные в своих почти неограниченных возможностях перспективы, или гибелью – близкой и неотвратимой, тем больше и скорее, чем больше и скорее окунется он «во внутренности» герцогских финансов.
Иосиф посмотрел на герцога:
– Я могу подумать? – спросил он.
– Ну-ну, подумай, – с расстановкой ответил тот. – Только мне кажется, что ты уже подумал, – сказал герцог, – близко, совсем близко, так, что слышалось его дыхание, приблизившись к Иосифу.
В комнате, несмотря на жару, было прохладно. Иосиф распрямил занемевшую спину, медленно, похрустывая костями, разогнулся и откинулся на стуле, вытянув ноги. Спустя несколько минут он встал и подошел к окну. Иосиф задумчиво смотрел в пышный, переливающийся всеми красками цветочной палитры парк – раскинувшийся, сколько хватало глаз, под окнами его кабинета.
Десять последних дней – с раннего утра и до позднего вечера, он дотошно и скрупулезно разбирался в герцогских бумагах. Свитки, рулоны, счета, просто записки – густо исписанные цифрами и словами, горой лежали на большом письменном столе, переполняя его и сползая, словно убегая, на пол.
Иосиф был поражен: герцогские владения – обширные и многоплановые – давали огромные доходы, которые, не задерживаясь, утекали, как вода в щели, в многочисленные дыры и прорехи, наполняя чужие карманы и кошели. Соль и метал, зерно и масло, лес и пенька – ежедневно отправлялись в герцогские закрома, сказочным образом терялись, исчезая по дороге, в лучшем случае, наполовину. Тонкий ручеек денег, вырученных от продажи продуктов и продукции, не покрывал и трети стоимости, закупаемых для нужд двора, всевозможных товаров.
Герцогский дворец, словно сказочное, ненасытное чудовище, поглощал все, без разбора: фрукты и вино из Италии и Испании; ткани из Китая и Персии; пряности из Индии и Аравии; ковры из Персии и Бухары; меха из Польши и Руси…
Иосиф долго не мог поверить, снова и снова вчитываясь в бумаги: из Африки было привезено диковинное, тонущее в воде и тверже метала дерево, в количестве, хватившем бы с лихвой для отделки чуть ли не половины герцогского дворца! И за это диковинное и никем во дворце так и не виданное дерево, было отмерено золота по весу – один к одному! Одни и те же товары довольно часто оплачивались дважды: звонкой монетой и векселями. Множество счетов были грубо, вызывающе нагло подделаны и подчищены. И среди многочисленных поставщиков, откровенно, без оглядки, грабивших герцога, чаще других мелькало имя итальянца Бенвенутто.
Вначале Иосифу показалось, что весь этот, мягко выражаясь, беспорядок, возник из-за безграмотности и лени тех, кому герцог доверил управление своим хозяйством. Но привычка докапываться до самых мелочей, многолетний опыт работы с деньгами и товарами, натолкнули Иосифа на мысль, которая, со всех сторон проверенная, привела его к догадке, расставившей все по своим местам. По-другому посмотрев на бумаги, сопоставив поступление денег и их расход, Иосиф обнаружил, что самые большие и дорогие партии товаров закупались именно тогда, когда казна была почти пуста. И, что было вполне естественно, за товары расплачивались долговыми векселями, через некоторое время покрывая их деньгами. На первый взгляд – все было правильно. Только потом, спустя довольно продолжительное время, когда об этом уже никто не помнил – векселя, уже давно оплаченные – предъявлялись и оплачивались снова. И в этом, похороненная под необязательностью и неразберихой, проглядывала еле заметная, но четкая и продуманная система.
